Париж ночью

Как долго мы ехали, я не смогла понять. Начала считать про себя, но после одиннадцати тысяч четырехсот бросила это занятие. Стало понятно, что меня увозили из города. Кто сидел в кузове за моей спиной, я не знала, а когда попыталась оглянуться, мне на голову набросили мешок. Когда меня вывели из машины, я успела рассмотреть из-под мешка садовую дорожку под своими ногами, несколько деревянных ступенек и каменную лестницу, ведущую вниз. Щелкнул замок металлической двери. Тишина. Одна моя рука оказалась прикованной наручником к батарее. Свободной рукой я сбросила мешок с лица, сорвала с губ скотч. Огляделась.

Тусклая лампочка освещала тесный бетонный подвал. На полу лежал матрас, рядом стояло ведро с водой, а в углу — другое ведро с крышкой, назначение которого я поняла не сразу. Еще там был мешок с сухарями. Судя по его размерам, сидеть мне предстояло долго.

Но знаешь, что было самым страшным? Не духота и не вонь в этом каменном мешке, не постоянная боль в затекшей руке, скованной наручником, не то, что время остановилось, и даже не то, что я постепенно сходила с ума, превращаясь в собаку на цепи.

Страшнее всего были муравьи.

Я никак не могла понять, откуда они появляются. Все время, пока я бодрствовала, я боролась с ними, выискивала глазами эти шевелящиеся точки и давила их, давила, давила. А когда я спала, они заползали мне под одежду, в уши и в волосы. Маленькие гадкие твари! Как я их ненавидела!

Я боялась, что в какой-то момент у меня не будет больше сил уничтожать их и тогда они уничтожат меня. Я представляла, как они заползают мне в рот и легкие и начинают грызть меня изнутри. О Феликсе и его проблемах я уже не вспоминала.

Однажды я проснулась от глухих звуков и какого-то топота наверху. Лампа под потолком не горела. Вокруг была абсолютная темнота. И тогда я закричала, завыла, как зверь. Сверху донеслась ругань, послышались звон разбитого стекла, чьи-то крики. Я каталась на своем матрасе и выла.

Потом раздался грохот на лестнице. Последнее, что я помню, луч фонарика, ослепивший меня.

Потом мы мчались в машине. Когда ко мне, лежащей на заднем сиденье автомобиля, возвращалось сознание, я начинала выть и опять отключалась. Еще помню, как Феликс мыл меня под душем в каком-то дешевом и грязном мотеле возле финской границы. Потом он овладел мной прямо под струей воды. Я мало что почувствовала, но после этого перестала кричать.

Мы вылетели из Хельсинки. Долго летели над океаном. Я думала, что мы летим в Майами, но Феликс сказал, что у нас больше нет там дома. И в Монако тоже. Мы приземлились в Каракасе, потом пересели на маленький самолет и прибыли на остров Маргарет, то есть на край земли.

Небольшой отель при гольф-клубе, где мы записались под именами мистера и миссис Робинсон, стал нашим пристанищем. Там мы перевели дух. Феликс очень изменился. Из холеного плейбоя, который безостановочно сыпал комплиментами, он превратился в замкнутого, издерганного человека с постоянно бегающими глазами. О том, что было в Москве, я не спрашивала, да и он не сказал ни единого слова.

Дней через десять, когда я уже немного успокоилась, Феликс вдруг исчез. Я заявила в полицию. Меня долго допрашивали. Даже держали под арестом, но через три дня выпустили. Я осталась ждать в этом гольф-клубе неизвестно чего.

И дождалась. Как-то утром, когда я сдавала ключи от номера, портье передал мне пакет с небольшой коробкой, которую, по его словам, принес для меня неизвестный мальчишка.

В коробке было ухо Феликса. Я его сразу узнала по родинке. По уху полз муравей.

Я бросилась в аэропорт и через полмира примчалась в Москву к маме, в ее маленькую квартиру. И теперь каждый день я живу в страхе.

Я не знаю, чего мне ждать. Что теперь мне пришлют? Второе ухо Феликса или его голову?

И чего от меня вообще хотят?

После своего рассказа Пьер несколько минут сидел молча. А вокруг продолжалась парижская суета. Неподалеку от нас за стол уселась молодежная компания. Ребята были увлечены обсуждением теннисного матча, с которого, судя по всему, они только что явились. Девушки беззаботно смеялись и строили глазки своим кавалерам.

– А что с ней стало потом?

– Куда-то пропала, — вздохнул Пьер. — Жалко ее. Как ты думаешь, она выживет?

–  Не знаю. Мне вообще русских девчонок жалко. Есть такие наивные… Выжить им бывает очень трудно.  

Ереванский массаж