Парижане и провинциалы

Он не прождал и десяти минут, как увидел черный силуэт беглеца, показавшийся на неясном фоне утреннего тумана. Этот силуэт приблизился, и вскоре Мадлен узнал в посетителе, за которым он гонялся, своего крестника.

Как только Анри поставил ногу на первую ступеньку крыльца, бывший торговец игрушками вышел из своей засады и окликнул его.

— Ты вышел на прогулку чересчур рано, мой мальчик.

— В этот час равнина смотрится прекраснее всего, не правда ли? — ответил Анри в некотором замешательстве.

— Однако, — продолжал Мадлен, — мне кажется, что ты шагал слишком быстро, ведь ты, похоже, совсем запыхался.

— Да, это так, мой старый друг. У меня застыли ноги, и я немного пробежался, чтобы согреть их.

— Хорошо, продолжим этот допрос, раз тебе этого так хочется. Скажи мне, восход какого светила ты встречал, устремив глаза на мой второй этаж? Правда, солнце садится в этом направлении, но я никогда не видел, чтобы оно вставало там же.

Анри слегка улыбнулся и густо покраснел. Мадлен громко расхохотался, и это склонило чашу весов в сторону веселья и помогло Анри преодолеть смущение.

— А-а! — приговаривал Мадлен, радостно потирая ладони. — Я и не думал, что ты так легко воспламеняешься, и уж никак не подозревал, что у моей крестницы такой зажигательный темперамент. Едва сутки, как она здесь, а у нее уже есть поклонник! И при ее первом пробуждении под моей бедной крышей красивый молодой человек уже воркует под ее окнами! Но это ваше дело, дети, и признаюсь, я и вполовину не надеялся на подобное.

— Мадемуазель Камилла очаровательна! — с восторженной убежденностью вскричал Анри.

— Черт возьми! Ты, похоже, вознамерился убеждать меня в этом.

— А теперь, когда лед сломан, я рад, что вы застали меня под ее окнами, дорогой Мадлен.

— Ба! Почему же?

— Потому что вы мне дали очень удобный случай обратиться к вам с просьбой поговорить с ее отцом о нашей женитьбе.

— Черт! Эко ты взялся за дело!

— Но, — возразил Анри с легким нетерпением, — разве не вы сами два дня назад первый советовали мне жениться?..

— Не отрицаю.

— Жениться, когда я встречу женщину, которая покажется мне достойной составить мое счастье?

— И ты с первого же взгляда разглядел в мадемуазель Камилле такую женщину?

— Безусловно. Это вас удивляет?

— В моем возрасте уже ничему не удивляешься, мой мальчик. Однако моя любовь к тебе заставляет заметить, что, возможно, воздух лавки, который Камилла вдыхала с детства, оставил свой отпечаток не только на ее характере, но и на ее чувствах, а ограниченные, мелочные идеи, унаследованные ею от отца и матери, несовместимы с теми, которые ты черпаешь не только из своего просвещенного воспитания, но и из своих артистических наклонностей. Трудно достичь семейной гармонии, когда столь по-разному видишь, чувствуешь и судишь.

— Как вы можете так говорить? — нетерпеливо воскликнул Анри. — Я попробую перефразировать один из псалмов царя Соломона на ваш счет: «Имеете глаза, и не видите, имеете уши, и не слышите». Как вы могли не заметить, что мадемуазель Камилла еще более прекрасна своими душевными качествами, чем внешним очарованием, что нет такого деликатного чувства, которое не нашло бы отклика в ее сердце, нет такого вопроса из области нравственности, о котором она не могла бы судить?

— Извини меня, мой мальчик, извини, — сказал Мадлен с несколько насмешливым раскаянием. — Я вовсе и не помышлял хоть чем-то оскорбить мою крестницу. Ведь я только вспомнил те самые возражения, какие ты сам приводил мне несколько дней назад в ответ на мои намеки.

— Скажите лучше, что вы ищете способ избежать поручения, которое не кажется вам слишком приятным…

— Ну, это что-то новое!

— Вы мне много раз с похвальбой говорили о вашем влиянии на господина Пелюша, и со вчерашнего дня я замечаю, что все ваше влияние ограничивается лишь тем, что вы навязываете ему свои влечения.

— В самом деле?!

— И я понимаю, что вы колеблетесь между страхом вызвать раздражение у вашего друга и твердым желанием составить мое счастье.

— Ах, вот что! Но ты, похоже, упрекаешь меня?!

— Впрочем, с самого моего рождения я уже успел привыкнуть к одиночеству.

— Бедное дитя! Я советую тебе излить душу!

— Так что вы можете избавить себя от необходимости быть моим посредником; я сам поговорю с господином Пелюшем.

— О да! Я советую тебе это!

— И если он откажет мне…

— То что?

— Тогда я вернусь в Африку, где при некотором везении воспоминания о мадемуазель Камилле не будут меня преследовать слишком долго.

— Черт тебя возьми! — закричал возмущенный Мадлен и, внезапно развернувшись, покинул молодого человека.

Бывший торговец игрушками направился в свой сад, но по дороге он активно жестикулировал и вслух говорил с самим собой, что никак не входило в его привычки и должно было означать страшное перевозбуждение: