Парижане и провинциалы

— И ты еще жалуешься? Не правда ли, это самое лучшее свидетельство достоинств твоей дочери, какое ты мог бы когда-либо встретить? И ты полагаешь, что он первый и единственный пал жертвой такого рода обстоятельств? Есть и другие, но они молчат, хотя думают так же.

Камилла с мольбой посмотрела на крестного, и этот ее взгляд напоминал взгляд затравленной косули, просящей пощады у своего истязателя.

— Послушай, — продолжал Мадлен, — будет гораздо лучше, если ты вернешься к такой простой и такой разумной программе, только что тобою намеченной, и поскольку ты признаешь, что только твоя дочь вправе решать, то и спроси у нее, нравится ей господин Анри де Норуа или не нравится…

— Но ведь уже все сказано! — вскричал г-н Пелюш с гневом.

— Да ничего еще не сказано.

— Видел ли кто-нибудь когда-либо другую такую скотину, как эта! Он осмеливается утверждать, что знает чувства моей дочери лучше, чем я!

— Отец, прошу вас, не ругайте моего бедного крестного, который так нас любит.

Произнеся эти слова, Камилла бросилась на шею крестному и дважды поцеловала его в знак их примирения и в знак благодарности за его настойчивость.

— Но он в конце концов начинает меня раздражать! Вот уже битый час я ему твержу, что мы не хотим иметь супругом дворянина.

— Отец, — пробормотала Камилла, не глядя на того, к кому она обращалась, — но ведь это не его вина.

— А! Ты слышал ее, это не его вина, — торжествующе сказал Мадлен. — Конечно, это не его вина! Ведь не всем на свете выпадает удача родиться продавцом цветов, как ты, или торговцем игрушками, как я. Послушай, дружище, ты, столько раз громивший предрассудки прежних сословий, не будь так же неразумен, как те, на кого ты обрушил свои насмешки. Честные сердца есть как на вершине, так и в самих низах общества, а это сердце — одно из самых великодушных, одно из самых надежных, которое когда-либо бились как под чинным сюртуком, так и под простой блузой. Неужели ты думаешь, что, если бы я не был уверен в нем как в самом себе, я бы предлагал его тебе в зятья, я бы передал ему мой вексель? Ведь Камилла также и мой ребенок, и меня ее счастье волнует не меньше тебя. Чего недостает тому, кого ты получишь в зятья? Ничего. Что принесет он твоей дочери? Все, и сверх того то, что сохраняется дольше, чем молодость, внешняя прелесть, очарование ума, да и богатство тоже, — честность, доброту и возвышенность чувств. С ним в твой смертный час, мой бедный Пелюш, с твоего сердца спадет тяжелый камень, когда, благословляя их в последний раз, ты почувствуешь в себе уверенность, что тот, кому ты ее оставляешь, будет так же нежно и преданно ее любить, как это делал ранее ты.

— Отец! Мой добрый отец! — вскричала Камилла, бросаясь в объятия г-на Пелюша.

Тот хранил молчание; но вздох, с каким он достал платок, доказывал, насколько эта речь взволновала его.

— Посмотри, — продолжил Мадлен, легонько ухватив Камиллу за ушко и вынудив ее откинуть голову назад, — посмотри-ка на это личико и скажи мне, разве оно похоже на лицо девушки, которую варвар-отец готов отдать на заклание.

Камилла из объятий отца перешла в объятия крестного.

— В конце концов, — сказал г-н Пелюш, который достаточно ревниво относился к ласкам дочери, чтобы не без зависти взирать в эту минуту на Мадлена, — в конце концов я слишком беспристрастен, чтобы не признать того, что у господина Анри вид славного малого. Он был вчера со мной так почтителен, когда вез нас обратно, и если Камилла действительно убеждена, что это замужество может составить ее счастье…

— О отец!.. Бог мой! Мне кажется, что… да.

— Ну что же! Я не говорю нет!

Мадлен, уже некоторое время смотревший сквозь оконное стекло, внезапно распахнул окно и позвал того, о ком шла речь.

— Что ты делаешь? — спросил г-н Пелюш.

— Черт возьми! Я вижу, что он вернулся на то место, откуда я прогнал его сегодня утром: я его позвал.

— Но ведь я не сказал да.

— Мой славный друг, в делах женитьбы, как в делах любви: если не говорят нет, то можно считать, что нотариус уже поставил свою подпись.

Анри постучал в дверь. Мадлен открыл ему. Несмотря на свои светские навыки, молодой человек едва скрывал смущение. Он был бледен и сильно взволнован.

— Мальчик мой, — обратился к нему Мадлен без всяких вступлений, — я выполнил миссию, возложенную на меня тобою, и господин Пелюш соблаговолил удостоить тебя чести назвать своим зятем.

Анри схватил руку г-на Пелюша и горячо пожал ее.

— Обними его, обними, — сказал Мадлен. — Так всегда поступают на улице Бур-л'Аббе.

Молодой человек не заставил повторять дважды и с искренним волнением обнял своего будущего тестя.