Парижане. История приключений в Париже

Даже если дата фотографии была бы неизвестна, ее все же можно было вычислить по адресам на рекламах: чем больше расстояние, тем позднее по времени. В 1865 г. никто не ходил за покупками на улицы, расположенные на другом берегу реки. Человек мог стоять там, где стоял фотограф, и составлять обширный список покупок. Он мог купить стекло для разбитого окна, обои и мебель или кусок кожи для кресла и нанять повозку (от господина Монде) для того, чтобы вывезти вещи, которые были испорчены дождем. Господин Робб (дом 5 по улице Ги-ле-Кёр) мог починить оконную раму, а господин Жельо из дома номер 24 мог проверить свинцовые сливы и цинковую кровлю. Он мог купить печатную гравюру (гравюра собора Парижской

Богоматери выставлена в витрине мебельного магазина) и новый предмет из фарфора или хрусталя от А. Десвиня. Он мог заказать уголь и вино (также у господина Монде), купить сыр в молочном магазине и книжку для чтения у камина. Ему вообще никогда не нужно было покидать квартал.

Так много информации содержится в этом мгновенном взрыве фотонов, что если бы стеклянная пластина пережила катастрофу и пролежала погребенная под камнями несколько веков в кожаном футляре, ее было бы достаточно, чтобы составить небольшую гипотетическую энциклопедию Парижа конца второго тысячелетия. Возможно, в ней даже содержалась какая-то информация, которой не было в энциклопедиях, вышедших в то время, когда город еще существовал. Если бы средняя часть рекламы дров господина Робба не завернулась, мы могли бы никогда не узнать, что некоторые из ее слов были не нарисованы на стенах, а напечатаны на водонепроницаемой ткани и повешены, как декорационный задник.

Немногие авторы упоминают об этой вездесущей эпидемии рекламирования. Одна фраза в записной книжке Бодлера – почти единственное сохранившееся доказательство ее влияния: «Immense nausee des affi-ches» – слишком большая доза рекламы или тяжелый случай тошнотворной рекламы. Представьте себе поэта, мысленно проверяющего слова и отбивающего ритм ногой, бомбардируемого бессловесными фразами. Как подросток, он ходил по улицам своего родного города,

…спотыкаясь о слова, как о камни мостовой,
Иногда натыкаясь на строки, о которых давно мечтал.

Теперь есть тротуары, похожие на тротуар перед складом стеклянных товаров с ровными бордюрами и водосточными желобами. Больше нет повода спотыкаться. Бодлер начал писать стихи в прозе. Любитель искусства, который вырос с запахом масляных красок своего отца, начал смотреть на фотографии и даже наслаждаться их «жестоким и удивительным обаянием». Вероятно, он знает фотографа и, безусловно, знаком с его работой, но Шарль Марвиль обычно посылает на выставки своего помощника. Свои методы и дружеские привязанности он не афиширует. Он вполне комфортно себя чувствует в городе, в котором нет людей в тот час, когда солнце светит только для него и его помощника.

Фото 2

К тому времени, когда повозки укатятся, а стулья на улице у винного магазина будут занятыми, фотограф и его помощник уже вернутся в предместье Сен-Жермен на воздушную террасу дома номер 27 по улице Сен-Доминик и будут фотографировать величественное шествие облаков, этих воздушно-десантных батальонов, занимающих площадь в несколько раз большую, чем город, которые направляются в какое-то неопределенное королевство за пределами предместий (см. фото 2).

Пока небесная волнообразная пульсация все еще проявляется на его сетчатке, Марвиль покидает террасу и уходит в свою мастерскую, где горит красный свет. Здесь цветные стекла на окнах и шкафы из темного дуба. Обои на стенах усыпаны унылой растительностью. Помощник аккуратно снимает покрытое коллодием стекло с деревянной рамы. На этом этапе стекло кажется совершенно чистым. Затем он льет раствор пи-рогалловой кислоты и железного купороса, и благодаря какому-то химическому трюку, которому у науки нет объяснения, свет с утренней площади превращает серебро в реальность.

Эта алхимия, наоборот, всегда удивляет его. Это похоже на древний миниатюрный город, из которого ушли жители в какую-то местность после чумы или взрыва химической бомбы, сброшенной с воздушного шара. Следы жизнедеятельности человека есть, но людей нет. Его помощник окунает пластину в хлорид золота, чтобы затемнить оттенки. Марвиль смотрит на темные волосы молодого человека, падающие ему на щеку, когда он наклоняется над фарфоровой миской. Помощник промывает негатив и закрепляет изображение цианистым калием. Слова появляются, будто они были напечатаны на пластине еще до того, как она была выставлена на свет: BAINS d’EAU (водяные бани); LITS & FAUTEUILS (кровати и кресла); COMMERCE DE VINS (торговля винами).