Парижанин из Москвы

Перечитал вчера «Про одну старуху» и «Чудесный билет». Пятнадцать лет назад написал я эти слова: «Губить пойдут, а мы спасёмся». Только не терять веры — вот всё, что нужно русскому человеку. Нужна ему была революция? Война? Эта бойня кровавая? И эти англичане-американцы. В революцию остались в стороне, а теперь занялись бомбёжками мирных, беззащитных городов Европы, просто без разбору бросают бомбы на Париж.

Перепишу, пошлю тебе «Под горами». Болит рука от бесконечного писания — нерв. Прикладываю глинку и пишу. -

— …Ванечка, меня не оставляют боли везде. Но главное — всё страшное позади. Съездила наконец в Гаагу в церковь Марии Магдалины, с большими приключениями. Автобус ждали — никогда так не опаздывал. И потом попали уже на другой поезд, через Амстердам, попали чуть ли не в конце службы — к «Милость мира…». Но всё равно причастилась.

Посылаю тебе сказочку «Ландыши» — так как-то написалась. Жду, что скажешь честно, как она. -

— …Был у Оли в Сент-Женевьев. Приказал убрать грязно-розовые хризантемы, оставил несколько оранжевых махровых бегоний. Садовнику плачу исправно, но исправного ухода не видно. Если б и ты была рядом!

Видел памятник Мережковскому. Зина ждала, пока осядет земля. Памятник в её духе: пригласила самых модных скульпторов. Кажется, по проекту А. Бенуа. Ничего нелепее придумать невозможно. Впрочем, в духе и самого Мережковского. Какая-то треугольная шляпа (Наполеоновская? Александра I? Не ведаю), а под ней всякого жита на лопате.

Получила ли ты «Под горами»? Обещанной от тебя сказки пока нет.

О-ля! Я больше не могу один. Нет сил писать об отце и его болезни — завершать «Лето Господне». Как будто сам умираю вместе с ним. Так ли писал Толстой о смерти отца? Где ты, О-ля? Как чувствуешь себя? Ты слышишь, как я кричу твоё имя по ночам?

А я старею, радость моя. Вон Бунину 73 год, он, правда, старше меня. Большой мастер. Но человек… Последний раз видел его в Монтекарло в сентябре 38 года. Ни разу не поставил в казино! Как пропустить такой случай — я проиграл, но зато какой азарт! Скуп наш патриций времён упадка. Галина-заика была с ним и Вера Николаевна, которой наскучило всё, даже его безобразничанья, его всегда обязательно громкое, на публику, «Ве-раа!».

Мой рассказ «Свет во тьме», знаю, суховат. Он дорог мне тем, что писался в Алуште. Электричества не было. В это же время «Неупиваемую Чашу» писал с керосиновой коптилкой. Заболели глаза, и Серёженька переписывал рассказ под мою диктовку почти по памяти.

Занят переизданиями, переводами, перепиской с переводчиками, а хочу только, чтоб ты была рядом, и тогда ничего больше не надо. -

— Ванечка, ты пишешь, что я ушибла грудь когда-то, но я этого не помню. Была у Серёжи, проводил Арнольд. Обратно меня отвезёт в Шалвейк брат.

И всё-то суета сует, и всё обращается на крути своя. Воскресла на время, когда читала твою «Радуницу». -

О.А. сама от себя скрывает свой страх: она нездорова, может быть, ей не надо было брать на себя так много, сколько берёт. Зачем всё это? Но положение хозяйки, но престиж «семьи»…

— Ну вот, и до меня добрались англо-саксы, родная моя деточка. Бомба разорвалась в доме напротив, волной сотрясло и нас — рядом заводы Рено. Но попадают эти мозгляки почему-то в жилые районы. Или им это безразлично, не знаю.

Временно перебрался к Юле на дачу.

Хорошо, что я спал под окном. Меня накрыло стеклянным мусором от выбитых окон. Острыми, как стрелы, осколками, изрешетили письменный стол, кресло, сорвало шторы. Святой угол, иконки, лампада остались нетронутыми.

И численник, отрывной календарь. Через много дней просмотрел так и не отрывавшиеся листки — в тот день был напечатан отрывок из моего рассказа. Теперь по квартире гуляет ветер. Стёкла, куски стены (две глыбищи) убраны. Хозяин объявил, что будет делать ремонт по всему дому сразу.

А дома напротив просто больше нет. Я как-то писал тебе о молодой женщине, что по утрам подносила ребёнка к окну, осматривала, целовала, подбрасывала вверх и смеялась. Их больше нет. Нет и горбуньи, чьё окно в окно с моим. Там на стене висела Мадонна — оказалась в груде стекла у меня в квартире.

Зачем-то я оставлен Господом, ведь я мог до рассвета засидеться за столом. Теперь я живу в яблоневом саду, махнув на диету рукой, съедаю 1–2 яблока в день. Ка-кие яб-ло-ки! Пчёлы, кажется, собрались зимовать с нами. Такие добрые, ласковые, совсем мирные. Вот такой рай мог бы быть на земле, если б люди жили в согласии с со-вестью. Ведь Евангелие по-гречески «Благая весть».

Приезд Карташевых навестить меня помешал письму. Продолжу позже. У нас только молоко, Иван Иванович получил по моей карточке — представь, за городом дали по городским карточкам. -