Парижанин из Москвы

И вот теперь его «взорвало», «не могу спокойно, так мне отвратно». Что приняла «бесовское за Божье», что предала его, поставила в неловкое положение. Унижения в Париже, дома и в театре, прямые оскорбления, вечные перепады в настроении, нервное заболевание глаза — всё меркло перед духовным предательством и коварством обоготворенной им женщины. И вот И.С. тихо «взбешён», как он это умел только с идейными и литературными врагами:

«В Ольге Александровне я встретил лучшее издание персонажей — некоторых! — Достоевского. При всём обаянии, поразительнейшей одарённости! — но такие вывихи, такие спазмы… Господи, я плачу… Ведь такая душа, сердце… будь светло направлены — огромное могли бы творить в Жизни! И как же я горел, хотел дать правильный путь… берег! Сколько — может быть — настоящих перлов рассыпал в письмах!.. — чтобы к сему пришло!! О, скрежещу… И главное — невиновна!.. да, да. От болезненного самолюбия, от упрямства одержащего! Не поверил бы, скажи мне всё это года три-четыре тому!..»

И ответное признание Ивана Александровича:

«История с Ольгой меня не удивляет. Не хотел мешать Вам — давно уже помалкиваю. Я знаю её лучше. Теперь Вы видите её вернее. От Достоевского и от великих талантов там ничего и никогда не было. А от обычного женского тщеславия — даже в религии — тем более в религии — край непочатый. И ещё…

Четыре года я проходил в Берлине частным образом идею Предметности в жизни и творчестве. Вы думаете, она хоть раз пришла? Всё ссылалась на лабораторную службу и отдавала время на бесконечные флирты».

Но и Ивана Сергеевича не свернёшь с его точки зрения. «Нет, она талантлива, и о-чень… да только вот мельком, сразу… скользнув — всё и губит… А я знаю: очень одарена! О.А. мне искренно про жизнь писала, всё, исповедовалась… Несчастная она, вот что. Жизнь её помотала, потравила… — знаю, не только от неё. Горя видела, хлебнула, а залежи великие, наследье предков, сундуки!.. Да вот ключей-то — не подберёт. В живописи — многие свидетельствуют — большие успехи…»

Дальше — как дала О.А. «Ярмарку» к «Чаше», то есть «родное дано, тепло, свет дан…». И как сожгла всё самое лучшее из-за одного только неосторожного слова: «нет своей идеи».

Всё, все обиды он теперь припомнит в очередном письме другу, оскорблённый предательством любимой женщины. Как О.А. критиковала образ Оли Средневой в «Куликовом поле». Пыталась переубедить в отношении Церкви «с чекистами в рясе», всего же больней и оскорбительней — совет предложить им в Большевизии «Богомолье» и «Лето Господне», мол, «обязательно издадут». Без его-то согласия! Да ещё каким-то боком О.А. приплетала к предлагаемой акции мнение Арнольда, разумеется, с ней согласного — издадут. Уж не собираются ли они захватить его книги с собой, если поедут?!

Она, видно, давно забыла или уже не придавала значения использованию ею когда-то Ильина в качестве «свадебного генерала», то бишь духовного отца будущей невестки Бредиусов. Замороченный Иван Сергеевич — это его личное дело. Но использовать такого наставника, как И.А, - это невозможно. А что брак Ольгой организован, это же очевидно Ильину, очевидно и не имеет оправдания никакими соображениями. Прощать — свойство И.С. К тому же И.А. смотрит трезво, и потому его приговор не знает пощады.

«Она хватила лиха», — настаивает Иван Сергеевич на всепрощении и любви, как о ней пишет коринфянам апостол Павел. «Жизнь её ломала», «несчастная она». Ведь всё это — страдая, отчаиваясь, обожая красоту, музыку, природу, животных, делая добро и разрушая добро, не слыша, кажется, даже самой себя, не внемля доброму голосу любящего человека, сжигаемая гордыней… — она, по гениальному слову Ивана Сергеевича, всё-таки «невиновна!».

Это и есть Апостольская правда любви — оправдать. Всё видно любящему взору И.С., но он «победил» в себе Зло обиды, он милосерден, напоминая своим христианским «несчастная она» и «невиновна» встречу у колодца Господа Иисуса Христа с самаритянкой…

Иван Сергеевич изнемогает от уже почти непосильного бремени: хлопотать о своих книгах, переводах, пытаться как-то помочь другу. А как не устать и не заболеть: за публичное чтение в Казачьем музее, вымерзшем за зиму и не отапливаемом даже перед концертом, заработал И.С. бронхит — начало будущего процесса в лёгких. Так что и не говел в Великий пост, и в праздник лежал пластом — «грудь как бы под кирпичами».

Почему книги не выходят при жизни их авторов?.. Сегодня мало кто знает об участниках издательского процесса в литературной среде первой эмиграции, кроме специалистов, а ведь именно от них зависели публикации. Ивану Александровичу так и не удастся опубликовать при жизни «О тьме и просветлении», как и многое другое, ставшее доступным лишь теперь.