Парижанин из Москвы

— Продолжаю. Олюшка, ты просишь объяснить, почему не хороша, на мой взгляд, сказочка «Ландыши». Читал без захвата — не трогает. Всё, что сказке полагается, в ней есть, но всё не от сердца. Твой «Первый пост», «Айюшка» были от жизни, а твоя сказка — от ума, которого сказка боится пуще огня. Ты как-то мимоходом прислала полстранички, как «высиживала» в своих ладонях цыплёнка, и этот рассказик просится в детскую хрестоматию. Твой рассказ о воскресных побывках дома, о снеговике или как ты шла за ягодами вдоль ячменного поля — каждый из них останавливает внимание, о них необходимо говорить с тобой, а тебя — нет! О, если б ты была рядом!

Бери жизнь, хотя бы вашей фермы, это же всё такое сложное, жизненное, и ты в этом разобралась, да ещё и любишь.

Ольгуна, искусство не знает скидок ни на что, я уже как-то писал тебе об этом. Писать — идти, как гончая, по следу. Сколько надо, столько идёшь, пока не схватишь добычу за горло.

Я не стал бы все это говорить, если б не видел в тебе дара, а его зарывать в землю, как известно, грешно и наказуемо. Пиши! Один Бог знает, что выйдет, а ты пиши. И не теряй силы духа. Ты вон пишешь как-то: «Странно, зачем люди женятся». Ну да, будет тебя спрашивать подсолнух, цвести ему или свянуть. И слизняк в огороде — обнять ли липко-«прекрасную», тьфу!

И не всё возвращается на круги своя и даже не может возвращаться, всё — всегда — по-новому — впервые. И что я могу ещё добавить, если сколько раз пишешь, столько раз как впервые. Вторая книга «Путей» мне даётся ещё труднее, чем я мог предположить. Вот уже, кажется, всё как я хочу. Но пересматриваю — опять не так…

Ольгуна, ты дала свои «воспоминания» своему доктору. А мне? Я в чём-то провинился? -

— Оля, доктор Серов считает, что лучше бы не делать операцию, здесь пока многое неясно. Может быть, надо обогащать кровь. И уж ни в коем случае не обращаться к тем, кто «делает чудеса» — типичное знахарство. Надо всё — только живое, жизнь родящее. Тут пошёл провожать гостей — нашёл белый гриб, впервые за 10 лет после Капбретона. Вкушал непередаваемой в словах вкусноты грибное блюдо.

Смотрю сейчас на небо. Небо! Синь и жидкое золото, и оранж, и перламутр. Оля, мир прекрасен. Такое небо не может не знать о нас больше, чем мы знаем о себе и о нём.

Хаос как норма

Летом 1944 года связь между Голландией и Францией по понятным причинам была прервана на целый год — Советская армия вступила на поля сражений Европы. По-прежнему удавалось изредка что-то с кем-то передать в ту и другую сторону. Казалось, они на разных концах света, не в нескольких часах езды на поезде. Тревога и покинутость. Только бы докричаться и услышать ответный голос.

— …Я, Олюшка, как-то не замечаю времени. Исчез восторг ожидания. Жив «Путями Небесными», но хватит ли моей жизни осуществить задуманное, не ведаю. Закончил вторую книгу «Путей», но ещё и ещё сокращал… -

Работая над заказанной немецким издательством вступительной статьёй о Чехове для книги произведений старшего товарища на словесном поприще, Иван Сергеевич перечитал лично ему знакомого когда-то Антона Павловича. Среди воя и грохота войны ещё значительнее представлялись замечательные его рассказы о матери, несущей в ночи мёртвого ребёнка, о студенте, рассказывающем бабам об Иисусе Христе. Большой русский писатель предназначался, как сказали бы когда-то, «для исправления нравов» уж очень не готовой к испытаниям такого рода, покрытой порохом и кровью, оглохшей от воя и грохота, от ожесточения и гнева земли.

Много и тяжко думалось о том, как самонадеян и он сам, не представлявший, до какой степени самонадеянны люди, полагая себя вершителями в последней инстанции того, что они называют своей человеческой историей. И.С. делился с О.А. своими думами.

— После нашего расцвета, свидетель которого моя молодость и зрелость, после страшного разгрома, в котором перемолота и выплюнута наша с Олей судьба, знаю одно и не верю, что все жертвы, заблуждения и поздние прозрения впустую.

Но всё во имя Цели — высшего, на что может быть способна страна, получившая такие испытания и такой закал. Всё вокруг меня утверждает с насмешкой над нами: «Не дождётесь!» Ничего. Мы привычные. Дождётся Россия. Когда-то хаос был скован, оттого торжествовало Бытие. Атомная опасность утвердила распад духовных атомов в человеке. Совершенствование человека как основа и цель земной жизни, к которому призвала его христианская религия, окончательно подорвано. Интереснейший, умнейший русский святой Феофан Затворник писал когда-то, что «в одном когте беса сил довольно, чтобы испепелить мир». Ему это не дозволено. Любимое Божие создание — человек — сам взял на себя преступнейшую, постыднейшую задачу разрушения. Человек платит за гипертрофию прикладных наук, техники, вообще всякого материально ощутимого «мяса» в нём самом и в созидании (или уничтожении) рук его.