Парижская любовь Кости Гуманкова

Вернулись они через десять минут, неся на себе, как раненого командира, тяжело пьяного Поэта-метеориста, который мотал головой из стороны в сторону и с завываниями бормотал какие-то стихи. Мне удалось разобрать лишь строчку:

«Мы всю жизнь летаем над помойкой…»

– Я вас выведу из состава группы и оставлю в Москве!..– угрожающе начал товарищ Буров.

– Не надо пугать человека родиной,– заступился Спецкор.– Он исправится…

Мне казалось, теперь нас загрузят в автобусы и, как в Домодедове, повезут к самолету, но я ошибся: прямо вовнутрь ИЛа вел телескопический трап

– огромное полое щупальце, присосавшееся к округлому самолетному боку. Рядом с овальным входом на борт стояли улыбающаяся стюардесса и хмурый прапорщик с рацией.

Я с детства люблю сидеть у окошка и тут тоже не смог отказать себе в этом удовольствии. Рядом со мной устроилась Алла с Филиала, а еще ближе к проходу – Диаматыч. Впереди нас определили тело Поэта-метеориста, которое охранял Спецкор, тут же начавший заливать Пейзанке, будто любой наш самолет, следующий за границу, сопровождают два истребителя, но из иллюминаторов их не видно, потому что один летит сверху, а второй снизу, под фюзеляжем.

– Не боитесь летать? – спросил я свою соседку, щелкая пристежным ремнем.

– Нет,– ответила она, что-то озабоченно выискивая в своей сумочке.

– Может быть, хотите к окну? – самоотверженно предложил я.

– Нет, спасибо, я боюсь высоты… Стюардесса походкой, напоминающей манекенщицу и моряка одновременно, прошла вдоль рядов, проверяя, кто как пристегнулся.

– Ему плохо? – спросила она, остановившись возле расспавшегося Поэта-метеориста.

– Ему хорошо! – успокоил Спецкор.

Самолет, беспомощно потряхивая длинным крылом, пополз к взлетной полосе. Радиоголос сначала по-русски, а потом по-французски поприветствовал нас на борту авиалайнера «Ильюшин-62». И я вспомнил, что на внутренних линиях говорят почему-то просто– «ИЛ-62»… Потом стюардесса показывала, как в случае чего нужно пользоваться оранжевым спасательным жилетом, хотя, конечно, отличные летные качества лайнера гарантируют полную безопасность.

– В каждом жилете в непромокаемом пакетике по сто долларов,– объявил Спецкор.– На случай непредвиденных расходов…

– Уй, ты! – восхитилась Пейзанка.

…Наконец мы вырулили на взлетную полосу, несколько мгновений простояли неподвижно и вдруг рванули вперед так, что задребезжали откидные столики и с треском стали открываться крышки багажных антресолей.

– Истребители взлетают вместе с нами? – спросила доверчивая Пейзанка.

– Нет, с Шереметьево-1,– объяснил Спецкор. Дребезжание прекратилось.

– Летим! – вздохнул Торгонавт и вытер лицо шейным платком.

– Взлет – это лишь повод для посадки! – успокоил его Спецкор.

Я глянул в иллюминатор: внизу виднелись лес из крошечных декоративных деревьев (как на японской выставке растений), поселки из кукольных домиков и малюсенькие автомобильчики, наподобие тех, что начала недавно коллекционировать Вика, окончательно забросив собирание кошачьих фотографий. Решив поделиться своими наблюдениями, я повернулся к Алле с Филиала: в ее глазах было отчаяние.

– Я забыла фотографию! – пожаловалась она.

– Чью? – спросил я, Подразумевая, конечно, Пековского.

– Моего сына…

VII.

– Странно! – пожала плечами Алла с Филиала.

– Что странно? – уточнил я.

– Все… Странно, что только сейчас вспомнила про сына… Обычно я думаю о нем всегда. Странно, что я забыла фотографию… Странно, что через три часа мы будем в Париже…

– И, наверное, странно, что вместо Пековского лечу я?

– Нет, не странно, он предупреждал, что со мной рядом будет его детский друг – чуткий и отзывчивый товарищ… Он, наверное, просил вас меня опекать?

– Беречь. Говорил, что вы робкая и легкоранимая…

– И поэтому вы рядом со мной?

– Исключительно поэтому…

– А вы не очень-то любите своего детского друга!..

– Вам показалось…