Парижская жена

Весной Паунды, как обычно, уехали в Рапалло, но даже оттуда Эзра сумел договориться о работе для Эрнеста у Форда Мэдокса в качестве заместителя редактора «Трансатлантик ревю». У Форда был темный и тесный офис на набережной д’Анжу, туда и направился Эрнест в начале февраля в поношенных туфлях и потертой кожаной куртке с плешью на плече. Денег там не предвиделось, но он хотел получить редакторскую практику и приобрести знакомства. Форду он этого сказать не мог, потому что не терпел роли второй скрипки, особенно когда ничем не мог доказать свое превосходство. Роман Форда «Хороший солдат» приняли на ура. Он написал еще несколько романов и, кроме того, опубликовал Йейтса, Томаса Харди, Джозефа Конрада и других в журнале «Инглиш ревю», который издавал раньше. Этого уже вполне хватало, но Форд также был джентльменом, имел деньги и родословную — сочетание, бесившее Эрнеста. После встречи он вернулся домой, проклиная вкусы Форда, которые настолько тянут того назад, что он вот-вот грохнется на задницу.

— Значит, он не современен. Ну и что с того? Я вот тоже не современна.

— Да, ты не современна, Кошка. Но зато очень красивая, добрая и отличная мать. А этот Форд слишком самоуверен и в придачу говорит задыхаясь, с присвистом. Это так режет слух, что кажется, будто последнему слову приходится плыть через легкие, чтобы добраться до рта.

— Боже мой! Скажи же, дорогой, что ты все-таки согласился на эту работу.

— Конечно, согласился. — Он широко и лукаво улыбнулся, ласково погладив ножку Бамби в носочке. — Ты что, считаешь меня сумасшедшим?

Когда я познакомилась с Фордом, он мне понравился, несмотря на слова Эрнеста. Он и его любовница, художница Стелла Боун, пригласили нас на обед, и меня приятно удивило, что у них тоже был ребенок, прелестная малышка Джулия, примерно того же возраста, что и Бамби. Из вежливости я не взяла Бамби с собой, но сказала Стелле, что в следующий раз обязательно возьму. Она отнеслась к этому с теплотой и одобрением и вообще была очень мила — накормила нас прекрасным обедом из четырех блюд и занимала меня разговором с очаровательным австралийским акцентом. У румяного, полноватого Форда были тонкие белокурые волосы и усы. Сначала меня удивило, как Форду, мужчине в летах, удалось увлечь такую хорошенькую женщину, как Стелла, но он продемонстрировал прекрасные манеры и говорил обо всем, что ему дорого, включая Стеллу, вино, суп из омаров и литературу, с обаятельной убедительностью. В течение всего обеда он неоднократно упоминал, как для него важно помогать молодым писателям — таким, как Эрнест, — найти свой путь. Я знала, что Эрнест предпочел бы обойтись без его помощи или любого другого, но правда заключалась в том, что обойтись без помощи он не мог.

— Я могу принести много пользы этому журналу, — сказал Эрнест после того, как, распрощавшись с хозяевами, мы направлялись домой. — Он должен радоваться, что заполучил меня.

— Мне он понравился.

— Естественно.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего. — Он поддал ногой валявшийся на дороге камень. — Не находишь, что он похож на моржа?

— Немного, — согласилась я.

— А как тебе его дыхание с присвистом?

— Это серьезная проблема. Стелла сказала, что во время войны он попал в газовую атаку.

— В этом случае он был бы прощен, если б не его высокомерие.

— Тебе не обязательно его любить. Просто делай свою работу.

— Работы много. Думаю, это к счастью.

— Многое к счастью, Тэти. Вот увидишь.

По четвергам на набережной д’Анжу Форд и Стелла устраивали литературные встречи за чашкой чая. Я часто приходила на них с Бамби и ставила его коляску на солнечное место, ближе к окну. На одном из чаепитий я познакомилась с Гарольдом Лоубом. Он был приблизительно того же возраста, что и Эрнест, и очень красив — высокий, с прямым, точеным носом, крепким подбородком и густой копной черных волос. Форд представил нас друг другу, и мы тут же завели непринужденный разговор о Штатах.

— Я не очень-то скучаю по дому, — признался Гарольд. — И все же он мне постоянно снится. Что бы это значило?

— Он — часть вас, полагаю, — сказала я. — И заперт в вашем подсознании, не так ли?

— Хорошо сказано, — похвалил он и внимательно посмотрел на меня своими ясными, ярко-голубыми глазами. — Вы, наверное, тоже пишете?

— Вовсе нет, — рассмеялась я. — Хотя не думаю, что у меня не получилось бы. Всегда любила книги и чувствовала, что они со мной говорят. Я с детства занималась фортепьяно, но не серьезно.

— Не уверен, что я пишу серьезно, — сказал Гарольд. — На самом деле из кожи вон лезу, чтобы было смешно.

— Не сомневаюсь, будет очень смешно, если постараетесь.

— Очень мило с вашей стороны так думать. Пойдем расскажем это Китти. Она считает, что все мои шутки никуда не годятся.

Мы подошли к стоящей в другом конце комнаты Китти Кэннел, настоящей красавице, стройной, грациозной, с золотистым загаром.

— Китти — в прошлом профессиональная танцовщица, — сказал он. — Вы это сразу поймете, если она опять пойдет за вином.

— О, Гарольд, — остановила она его. — Не пытайся быть обаяшкой.