Парижская жена

— Спасибо, что согласились задержаться так надолго, Мари. — После ее ухода я пыталась утихомирить Бамби, но он продолжал хныкать и возиться. Потребовалось больше часа, чтобы его укачать, и когда я легла сама, то была до такой степени уставшей, что сознание мое путалось, — однако заснуть я не могла. Все это время я была сильной и довольна своей жизнью, но Китти права: конкуренция растет с каждым днем. Париж кишит соблазнительными женщинами. Они сидят в кафе, привлекая внимание красивыми ухоженными лицами и длинными соблазнительными ногами. Между тем мое тело после родов изменилось. Эрнест утверждал, что ему нравятся мои округлившиеся бедра и полные груди, но когда вокруг столько соблазнов, он может легко потерять ко мне интерес. А может, уже потерял — и что мне тогда делать? Что делают в таких случаях?

Когда через какое-то время Эрнест пришел домой, я все еще не спала и по-прежнему была такой усталой, что не смогла удержаться и разрыдалась.

— Бедная мамочка, — сказал он и, забравшись в постель за моей спиной, крепко прижал к себе. — Я даже не представлял, до какой степени ты измучена. Давай устроим тебе хороший долгий отдых.

— Давай, — отозвалась я, чувствуя прилив облегчения. — Где-нибудь подальше отсюда.

29

«Подальше отсюда» оказалось небольшим поселком Шрунс в австрийском Форарльберге. Мы приехали сюда как раз перед Рождеством 1924 года и с первого дня почувствовали себя как дома. За половину того, что мы тратили каждую неделю в Париже, нам отвели две уютные комнаты в гостинице «Таубе», и еще осталось на няню, которая гуляла с Бамби. В Шрунсе продавали тридцать восемь сортов пива, красное вино, бренди, вишневую настойку и шампанское. Да здесь сам воздух был как шампанское. Бамби и нам здесь лучше дышалось. Няня катала малыша по поселку на деревянных санках, пока Эрнест после завтрака работал в нашей комнате, а я с удовольствием играла внизу на пианино — ведь там было тепло. Днем, пообедав твердым сыром, сосисками, сырым хлебом и иногда апельсинами, мы катались на лыжах.

Катались мы много. Бывший профессиональный горнолыжник Вальтер Лент открыл школу, и мы стали его учениками. Несколько недель подряд здесь был только чистый белый хрустящий снег. Ничего нет лучше, чем забраться на одну из высоких гор, где нет ни людей, ни лыжни. Мы поднимались вверх пешком, все выше и выше. Такое катание требует сил — невероятных сил и выносливости. Ни лифтов, ни подъемников здесь не было. Лыжи мы тащили на плечах, а остальные необходимые вещи — в рюкзаках. К моему величайшему удивлению, я с этим справлялась. Отъезд из Парижа стал для меня благом. Я прекрасно спала, с ребенком мне помогали, а свежий воздух и спорт влили в меня силы и сделали выносливее. Медленно поднимаясь по длинной долине, мы иногда видели белую куропатку, оленя или куницу, встречалась нам и белая альпийская лисица. Когда же летели вниз, то видели только девственно чистый снег, ощущали только взлеты и приземления на ледниковом пути и облака снежной пыли, вздымаемой лыжами. Я каталась на лыжах лучше, но Эрнест быстрее привыкал ко всему новому — к новому воздуху, к новому бледно-желтому снежному покрову. Все ниже и ниже по склону. Мы летели!

Если высунуться наполовину из окна нашей комнаты на втором этаже «Таубе», держась кончиками пальцев за наружную штукатурку, можно увидеть не меньше десяти альпийских вершин, утопающих в снегу.

— Как тебе это нравится? — спросил Эрнест, когда впервые проделал этот трюк и отошел, уступив место мне.

— Очень нравится, — сказала я. Тогда он подошел, прижался ко мне сзади и обхватил руками, удерживая, чтобы я не упала.

— Очень нравится, — повторила я: ведь у меня были две сильные руки и еще десять альпийских вершин. Эрнест втащил меня в комнату, мы повалились на пуховый матрац и занялись любовью. И я в очередной раз вспомнила, что у нас получается лучше всего. Как легко и естественно двигаются наши тела — ничего резкого, лишнего, и нет никакой необходимости говорить. В постели, как нигде, он был самым любимым живым существом для меня, а я — для него.

За гостиницей была небольшая горка, где я каталась по свежему снегу, пока Эрнест без особого успеха пытался писать. Ему недоставало Парижа только из-за работы, недоставало городской деловой обстановки и обязательной дисциплины. Обычно, если работа не клеилась, не клеилось и все остальное, но в Шрунсе атмосфера была более расслабляющая. Я каталась на горке и знала, что, глядя из окна, он видит пастбище, фермы, поля и, даже если работа не идет, не чувствует себя несчастным. Иногда он наблюдал, как я, низко пригнувшись, несусь с горы прямо к гостинице и резко торможу в самый последний момент.