Парижские бульвары

Воскресным вечером, когда все мое семейство с тоской доедало ужин, состоящий из картофеля и вареных бобов, к нашему скромному домику по улице Мелэ подъехала уже знакомая мне роскошная карета. Все жильцы прилипли к оконным стеклам, терзаясь завистью и любопытством одновременно.

Я не могла сдержать своей радости. После многих дней тревог приезд Клавьера был отрадным событием. Я почувствовала, как что-то сладкое екнуло у меня в груди, так, словно мне было всего шестнадцать… Я рассмеялась, сама удивляясь своему волнению. Всего лишь год назад разве могла я представить, что буду радоваться приезду этого негодяя и выскочки, как я тогда называла Клавьера?

Пока он поднимался в нашу квартиру, я бросилась к зеркалу. Во мне с небывалой силой проснулось прежнее желание быть красивой, соблазнительной, желание нравиться. И не кому-нибудь, а ему… Но что я могла увидеть теперь в зеркале? Бледную женщину, у которой лишь черные глаза сияли по-прежнему. Золотистые волосы рассыпаны по плечам… Платье старое, застиранное до невозможности, туфли стоптанные. На мне не было даже чулок. А откуда им взяться? Хорошо еще, что я из-за такой жизни стала очень стройна и не нуждаюсь в корсете. Мгновение я чувствовала досаду на Клавьера за то, что он увидит меня в таком неприглядном виде. Мог бы предупредить о своем приезде! Подумав об этом, я сразу сникла, и ощущение радости вдруг пропало.

Досада усилилась еще и оттого, каким показался Клавьер в старой грязной кухне: одетый с иголочки – белый с золотом камзол, накрахмаленный галстук, заколотый алмазной застежкой, шелковый молочно-белый жилет; на широких плечах – плащ, отделанный соболями, в руках – щегольская трость и шляпа со сверкающим плюмажем, белокурые волосы небрежно связаны сзади бархатной лентой… Есть ли в Париже кто-либо, одевающийся роскошнее Клавьера? В голодном, холодном Париже!

– Ах, это вы, – сказала я холодно и почти раздраженно.

Ну никак мне не удавалось преодолеть стыд за свой нищенский вид. Нищенский? Конечно, по сравнению с Клавьером. Он мог бы вырядиться и поскромнее. В душе я понимала, насколько низменны подобные мысли, особенно если они возникают в голове аристократки. Аристократки и в нищете должны сохранять достоинство… Я боролась с собой, но Клавьер явно мешал этой борьбе.

Мой холодный, если не сказать больше, прием несколько удивил его.

– Вы нездоровы? – спросил он.

– С чего вы взяли? – спросила я в ответ так же холодно.

– Да с того, дорогая моя, что ваши прелестные губки сердито надуты.

Он бросил шляпу и трость на деревянный стул и решительно подошел ко мне.

– Мне не нравится ваше дурное настроение. А эти губы… Право же, они должны улыбаться, а не дуться. Ну-ка, дайте мне посмотреть вам в лицо!

Я подняла голову, готовясь ответить что-то язвительное, но не успела. Руки Клавьера скользнули вокруг моей талии, ставшей очень тонкой за последние месяцы, и он так резко потянул меня к себе, что я почти упала ему на грудь. В то же время он припал к моим губам в неспешном мягком поцелуе.

Сильные губы его были свежи и солоноваты, как вкус моря. Он целовал мня неторопливо, словно имел впереди сколько угодно времени, я ощущала шершавость его кожи на своих губах, горячее дыхание сливалось с моим, учащенным и прерывистым, и я таяла, растворялась в этой ласке. Пока что страсть не вспенивала кровь и не мчалась расплавленной магмой по телу. Пока что все было умиротворенно, словно так рождалась прелюдия к долгой симфонии любви. И он отпустил меня прежде, чем поцелуй мог стать глубоким и страстным.

Моя голова так и лежала у него на груди, я не чувствовала в себе сил стоять без поддержки его сильных рук. Клавьер гладил мои плечи, его дыхание грело мою щеку, я ощущала нынче не только себя, но и его – ощущала, как мало-помалу проходит дрожь в теле и мы оба успокаиваемся.

– Я не мог стерпеть каприз на ваших губах, – прошептал он мне на ухо.

– Рене, это ни на что не похоже, – проговорила я едва слышно. – Я… я как ребенок рядом с вами.

– Не похоже на что? На то, что было с вами, когда вас заключали в объятия ваши дурачки возлюбленные?

В его голосе прозвучала такая ненависть, что я удивленно вздрогнула.

– И это говорит банкир, для которого главное – расчет, а не чувства?

– К черту все эти рассуждения! Я ненавижу всех, кого вы любили раньше, ненавижу, хоть сейчас они, возможно, просто мифические противники.

– Но я никого не любила, – сказала я совершенно искренне. В эту минуту я и сама в это верила.

– Послушайте! – Он ближе привлек меня к себе, заглянул в глаза. – Я люблю вас безумно. А вы?

– Да, да, да! – воскликнула я с жаром.

– Так вы должны знать, – заговорил он со страстью, которой трудно было ожидать от насмешливого и холодного банкира, – что, если с этой минуты между нами встанет хоть какой-то человек, если вы даже в мыслях разрешите себе какой-нибудь любовный роман или мечтание, я пойму это и с той поры все будет кончено.

– Вы налагаете на меня цепи, – проговорила я, стараясь обратить все в шутку, – а между тем не имеете пока на это никакого права.

Он крепче сжал мои локти.