Парижские могикане

Как раньше в случае с садовником, она стала донимать меня бесконечными и невыносимыми просьбами прогнать гувернантку. Каждую ночь я, подпадая под роковое влияние поработившего меня демона, обещал завтра же уволить Гертруду, а утром отказывался от обещания.

Орсола опять заперлась в своей комнате, как четыре месяца назад, когда произошел тот случай с садовником. Но я выдержал испытание. Признаюсь, что я еще не пропил весь свой стыд: я боялся и упреков господина Сарранти, и детских слез. На этот раз первой уступила Орсола. Она раскаялась в своем новом капризе и пришла просить у меня прощения. Можете себе представить, с какой радостью я ее простил.

Раскаяние Орсолы совпало с двумя обстоятельствами, которые показались мне тогда незначительными; но потом я убедился, что они сыграли роковую роль. Накануне Жан отпросился на два дня: ему нужно было отправиться в Жуаньи, чтобы уладить там дело о небольшом наследстве. А утром господин Сарранти нас предупредил, что ему совершенно необходимо уехать на два-три дня в Париж. Итак, в замке остались только дети, Гертруда, я и Орсола. Я сказал об этом Орсоле.

«Разве я не ваша служанка как в постели, так и за столом?» — отозвалась она.

При это она так на меня взглянула, что от предвкушаемых наслаждений у меня закружилась голова.

Наступил вечер. Ужин был подан, как обычно, в комнату Орсолы. Около десяти часов мы заперлись… Она соблазняла меня, как настоящая вакханка: мне чудилось, что вместо вина я пью огонь, зажженный ее пламенным взором. Около одиннадцати часов мне послышалось, что кто-то стонет.

«Что такое?! — спросил я Орсолу.

«Не знаю… Ступайте поглядите!»

Я попытался подняться со стула, ступил три шага и упал в кресло.

«Ладно, допивайте вино, а я пока схожу посмотрю».

Бывали такие минуты, когда я безропотно подчинялся Орсоле. Я осушил стакан до последней капли. Она встала и вышла.

Не знаю, сколько времени она отсутствовала: в пьяной дремоте я не слышал, что происходит вокруг, и проснулся оттого, что кто-то поднес к моим губам стакан. Я открыл глаза и узнал Орсолу.

«Ну что?» — спросил я, смутно припоминая, что кто-то стонал.

«Гертруда занемогла», — ответила она.

«Гертруда… больна?!» — переспросил я.

«Да, — подтвердила Орсола. — Она жалуется на спазмы в желудке и не хочет ничего принимать из моих рук. Вам бы следовало спуститься вниз и дать ей чего-нибудь выпить, ну хоть воды с сахаром».

«Проводи меня», — приказал я Орсоле.

Помню, как я спустился по лестнице, Орсола провела меня в переднюю, подала сахар, чтобы я всыпал его в стакан с водой, и, подтолкнув к двери в комнату больной, напутствовала такими словами:

«Отнесите ей это и постарайтесь держаться прямо, чтобы она не заметила, как вы пьяны».

Устыдившись своего состояния, я собрался с силами и подошел к постели Гертруды довольно твердым шагом.

«Выпейте воды, дорогая Гертруда, и вам станет лучше!» — проговорил я.

Гертруда сделала над собой усилие, протянула руку и опорожнила стакан.

«Ах, сударь, опять тот же привкус!.. — простонала она. — Сударь! Сударь! Доктора!.. Сударь, я уверена, что меня отравили!»

«Отравили?» — переспросил я, в ужасе озираясь по сторонам.

«Ох, сударь! Небом заклинаю вас! Именем вашего несчастного брата! Доктора! Доктора!»

Я испугался и поскорее вышел.

«Слышала? — обратился я к Орсоле. — Она думает, что ее отравили, и просит позвать доктора».

«Бегите в Морсан и приведите господина Ронсена».

Так звали старого доктора, который заходил к нам ужинать, когда во время своих разъездов оказывался поблизости.

Я взялся за шляпу и трость.

«Выпейте на дорогу вина: на улице холодно, путь неблизкий — два льё!»

Она подала мне стакан. Как ни был я привычен к крепким напиткам, вино обожгло мне желудок, словно я хлебнул купоросу! Я вышел, пересек сад, спотыкаясь, добрел до садовой калитки. Но не прошел я и двухсот шагов по дороге на Морсан, как деревья закружились у меня над головой, небо словно вспыхнуло огнем, земля ушла из-под ног, и я свалился на обочину…

На следующий день я очнулся в своей постели и подумал, что все это мне приснилось.

Я позвонил; прибежала Орсола.

«Правда, что Гертруда умерла, или мне привиделось это в кошмаре?» — спросил я.

«Правда», — отвечала она.

«Ее… отравили?»

«Возможно».

«Как возможно?» — вскричал я.

«Да, возможно, — сказала Орсола, — только никому об этом не рассказывайте. Она ведь принимала питье лишь из моих и из ваших рук. Могут подумать, что ее отравили мы с вами».

«Почему?»

«Люди такие злые!» — невозмутимо заметила Орсола.

«Но ведь это надо как-то доказать!» — замирая от страха, выговорил я.

«Найдут причину!»

«Какую же?»

«Скажут, что вы сначала отделались от гувернантки, чтобы потом без помех покончить с детьми и завладеть наследством».

Я закричал и натянул на голову одеяло…

— О несчастная! — пробормотал монах.

— Погодите, погодите, это еще не все… Только не перебивайте меня: я чувствую, как силы меня оставляют!..

Брат Доминик стал слушать дальше. Он задыхался. Его сердце сжалось от отчаяния.

LXVII ПАУК РАСКИДЫВАЕТ СЕТЬ