Парижские тайны

— Бедная женщина! Вот беда!.. Люди болтают о мучениках, а как раз ты-то и есть мученица! — Я никому не делала зла, хотела только работать, заботиться о муже, о детях. Но что поделать, на свете есть счастливые и несчастные, добрые и злые люди.

— Да, и удивительно, как счастливы добряки!.. Но ты наконец совсем избавилась от своего негодяя мужа?

— Надеюсь, ведь он ушел, продав все, вплоть до деревянной кровати и колыбели малышей... Но когда я подумаю о том, что он замышляет еще более страшное...

— Что еще?

— Задумал-то не он, а эта скверная гадина, любовница, его Подстрекает. Потому и говорю тебе об этом. Однажды он мне сказал: «Если в семье есть хорошенькая дочь и ей исполнилось пятнадцать лет, только дураки не воспользуются ее красотой».

— А, понимаю, он продал платье, а теперь хочет продать и тело!..

— Когда он сказал это, поверь, Фортюне, я остолбенела, но, сказать по правде, после моих упреков он покраснел от стыда; но тут его любовница вмешалась в наш спор и заявила, что отец имеет полное право распоряжаться дочерью, и я одернула эту мерзавку, а он избил меня; после этого я больше их не видела.

— Послушай, Жанна, уголовники, осужденные на десять лет, не совершали таких преступлений, как твой муж... в конце концов, они грабили лишь посторонних... а твой — отъявленный прохвост!

— Вообще-то он по натуре не злой, понимаешь, он свел в кабаках знакомство с дрянной компанией, которая сбила его с толку.

— Да, он не обидит ребенка, но взрослого — это другой разговор...

— В конце концов, что ж поделаешь? Надо смириться с той жизнью, которую даровал нам господь... Во всяком случае, муж ушел от нас, мне нечего бояться, что он меня прибьет, и я воспряла духом... Денег, чтобы купить матрас, у нас не было, он» прежде всего нужны на жизнь, на оплату квартиры, а мы вдвоем с Катрин зарабатываем в день сорок су, двое младших не могут еще работать... у нас нет матраса, мы спим на соломенном тюфяке, солому собрали на нашей улице у дверей упаковщика.

— А я прокутил свои сбережения, прокутил!..

— Что же делать... Ты не мог знать о моей нужде, я тебе ничего не говорила; к тому же мы с Катрин стали работать еще больше...' Бедная девочка, если бы ты знал, какая она честная, трудолюбивая и добрая! Все время глядит на меня, угадывает, что она должна сделать; ни на что не жалуется, однако... в свои пятнадцать лет уже повидала много горя! Ах, ты знаешь, Фортюне, иметь такую дочь — большое утешение, — сказала Жанна, утирая слезы.

— Я вижу, она вся в тебя... хорошо, что ты довольна хоть этим...

— Знаешь, я страдаю за нее, о себе и не думаю; веришь ли, вот уже два месяца она работает без отдыха; каждую неделю ходит стирать белье на баржу у моста Менял, платят за это три су в час; день-деньской она работает по дому, крутится как белка в колесе... Что и говорить, она рано познала горе, я понимаю, всякое бывает в жизни, а ведь другие люди всем довольны... Меня огорчает, Фортюне, что я ничем не могу помочь тебе. Однако ж постараюсь...

— Брось.' Ты думаешь, я соглашусь принять от тебя что-нибудь? Я сам потребую с каждой пары ушей платить мне по сантиму за мои балясы, а если расскажу повесть — потребую по два су... тебе пригодится. Слушай, а почему ты не наймешь меблированную комнату?.. Тогда твой муж не смог бы ничего продать.

— Комнату? Ты подумай, ведь нас четверо, плата двадцать су в день, а что останется на жизнь? Мы платим пятьдесят франков в год за квартиру.

— Ладно, ты права, — сказал Фортюне с желчной иронией, — работай, выматывай силы, приводи в порядок дом; как только заработаешь немного денег, муж снова тебя ограбит... и в один прекрасный день продаст твою дочь, как продал вашу одежду.

— Нет, ему не удастся... пусть лучше убьет меня... Несчастная моя Катрин!

— Тебя не убьет, а Катрин продаст! Он твой муж, не так ли? Он глава семьи, как тебе объяснил адвокат, до тех пор, пока вы не будете разведены по закону, а раз у тебя нет пятисот франков, чтобы заплатить за развод, то ты должна покориться; муж имеет право увести дочь куда захочет... Коли он и его полюбовница пожелают погубить девушку, придется ей познакомиться с улицей.

— Боже мой! Но если возможен такой позор, значит... нет правосудия?..