Парижские тайны

— Представьте себе, сударь, у них иногда пробуждаются добрые чувства. Важно, что вы теперь спасены; завтра вас переведут в отдельную камеру, а сегодня вы переночуете в лазарете, так распорядился начальник. Ну, сударь, мужайтесь! Тяжелые времена прошли, и, если милая посетительница придет к вам на свидание, вы сможете ее успокоить; когда же дадут отдельную камеру, вам нечего будет бояться. Только я советую не рассказывать ей о происшествии, она заболеет от страха.

— Что вы! Я ей ничего не скажу, но все же мне хотелось бы поблагодарить моего спасителя... Как бы он ни был виновен перед законом, тем не менее он спас мне жизнь.

— А вот он как раз выходит, начальник будет теперь допрашивать Скелета. Сейчас я поведу их обоих: Скелета — в карцер, а Поножовщика — в Львиный Ров. Впрочем, он будет награжден за то, что сделал для вас, славный малый, решительный, сильный, таким надо быть, чтобы подчинять других. Скорее всего, он заменит Скелета и станет старшиной.

Поножовщик, пройдя по маленькому коридору, куда выходила дверь кабинета начальника, вошел в комнату, где находился Жермен.

— Подождите меня здесь, — сказал надзиратель, — я узнаю у начальника, что он решил со Скелетом, а затем приду за вами. Наш молодой человек совсем оправился, хочет вас поблагодарить, да и есть за что — без вас ему бы конец.

Надзиратель вышел.

Лицо Поножовщика просияло, он подошел к Жермену и радостно воскликнул:

— Черт побери! Как я доволен, очень доволен, что спас вас! — И он протянул руку Жермену.

Жермен невольно смутился, вначале слегка отошел, вместо того чтобы протянуть руку Поножовщику, но, вспомнив, что он обязан жизнью этому человеку, захотел победить в себе чувство брезгливости. Поножовщик заметил это, помрачнел и, тоже отступив, с горечью произнес:

— А так и должно быть, простите меня, сударь.

— Что вы, это я должен извиниться. Разве я не такой же узник, как и вы? Я должен постоянно помнить, что вы сделали для меня, вы спасли мне жизнь. Дайте руку, сударь... прошу вас.

— Благодарю... теперь это не имеет значения. Если бы вы сразу подали мне руку, я был бы доволен. Но, подумав, решил этого не делать. И хоть я такой же арестант, как и вы, но, — заявил он с мрачным видом, — прежде чем попасть сюда, я был...

— Надзиратель мне все рассказал, — прервал его Жермен, — тем не менее вы спасли мне жизнь.

— Я должен был так поступить, к тому же мне было приятно, ведь я знаю вас, господин Жермен.

— Вы меня знаете?

— Будь я вашим дядей, сказал бы: да, знал, накоротке, назвал бы племянником, — спокойно ответил Поножовщик, — и вы бы ошиблись, подумав, что я случайно попал в тюрьму. Если б я вас не знал... я бы не оказался здесь.

Жермен смотрел на Поножовщика с глубоким удивлением.

— Как? Только потому, что вы были со мной знакомы?

— Именно поэтому я и стал заключенным...

— Я хотел бы вам верить, но...

— Но вы мне не верите.

— Я хочу сказать, что не понимаю, какое отношение я имею к тому, что вас посадили в тюрьму.

— Какое отношение?.. Самое прямое!

— Неужели это я навлек на вас такое несчастье?

— Несчастье?.. Наоборот... Это я вам обязан...

— Вы мне обязаны?

— Благодарю за то, что я побывал в тюрьме.

— По правде говоря, — сказал Жермен, проведя рукой по лбу, — страшное потрясение помутило мой разум, я не могу вас понять. Надзиратель сообщил мне, что вас посадили по обвинению в...

Жермен запнулся.

— В воровстве... черт возьми... в самом деле... да, в воровстве со взломом, ограблением, к тому же ночью! Полный набор! — со смехом воскликнул Поножовщик. — Все на месте, воровство высшего разряда!

Жермен, огорченный предельным цинизмом Поножовщика, не мог сдержать себя:

— Как вы, такой храбрый, столь великодушный, можете так говорить? Разве вы не знаете, на какое суровое наказание вы себя обрекли?

— Двадцать лет каторги и позорный столб! Знаем мы это! Я, стало быть, явный злодей, если обращаю все это в шутку? Но что поделаешь? Раз уж стал таким... И подумайте только, господин Жермен, что вы были причиной моих несчастий, — глубоко вздохнув, в шутливом тоне продолжал Поножовщик.

— Если вы мне объясните яснее, я пойму. Шутите, сколько вам заблагорассудится. Всю жизнь буду вам благодарен, — с грустью сказал Жермен.

— Не обижайтесь на меня, господин Жермен, — заговорил Поножовщик, — вам не нравится, что я, шутя, рассказываю о происшедшем. Ну ладно, будем дружками, быть может, вы от души подадите мне руку.

— Так и будет, хоть вы и совершили преступление, в котором сами признались; глядя на вас, сразу видишь, что вы смелый, откровенный человек. Я убежден, что вас обвинили несправедливо, быть может, есть улики — вот и все.

— Вы ошибаетесь, господин Жермен, — серьезно заговорил Поножовщик, и Жермен поверил ему. — Это правда, правда, как и то, что у меня есть покровитель (Поножовщик снял колпак); он для меня то же самое, что господь бог для священников; да, я воровал ночью, был схвачен на месте преступления, и при мне были все украденные вещи.

— Так, значит, нужда... голод... довели вас до этой крайности.