Парижские тайны

Да здравствует хартия! Я чертовски рад видеть вас, господин Родольф, иначе говоря, монсеньор! — воскликнул Поножовщик. Встреча с Родольфом искренне обрадовала его, ибо услуги, которые щедрый человек оказывает людям, в той же мере привязывают его к ним, как и услуги, которые он от них принимает.

— Здравствуйте, друг, я тоже счастлив вас видеть.

— Ну и шутник господин Мэрф! Он сказал мне., что вы в отъезде. Вот что, монсеньор...

— Зовите меня «господином Родольфом», мне это больше по душе.

— Так вот, господин Родольф, простите, что я не зашел вас проведать после той ночи с Грамотеем... Я понимаю теперь, что был невежлив; но вы не в обиде на меня, правда?

— Прощаю вам этот промах, — проговорил Родольф, улыбаясь.

И, помолчав, спросил:

— Скажите, Мэрф показал вам этот дом?

— Да, господин Родольф; прекрасное жилое помещение, прекрасная лавка; все богато, ухоженно. Кстати о богатстве...

Кто теперь разбогател, так это я; господин Мэрф предложил мне заработок, и какой! Четыре франка в день!

— Я хочу предложить вам кое-что получше, мой милый.

— Лучше... Не в обиду будь вам сказано, это трудно сделать. Подумайте, четыре франка в день!

— Говорят вам, мое предложение лучше; ибо вам принадлежит этот дом, мясная лавка и тысяча экю наличными вот в этом бумажнике.

Поножовщик глупо улыбнулся, сплющил свою бобровую шапку между судорожно сжатыми коленями и не понял того, что ему сказал Родольф, хотя все было изложено очень ясно.

— Я понимаю ваше удивление, — продолжал Родольф с доброй улыбкой, — но повторяю еще раз, что этот дом и эти деньги принадлежат вам, они ваши.

Поножовщик побагровел, провел своей мозолистой рукой по вспотевшему лбу и пробормотал изменившимся голосом:

— О, так, значит... так значит... это моя собственность.

— Да, ваша собственность, потому что я дарю все это вам. Понимаете? Вам...

Поножовщик заерзал на стуле, почесал затылок, откашлялся, опустил глаза и ничего не ответил. Он чувствовал, что мысли его разбегаются. Он прекрасно слышал то, что ему сказал Родольф, но как раз поэтому не мог поверить своим ушам. Между его беспросветным положением, его горькой нуждой и тем, что ему предлагал. Родольф, зияла такая глубокая пропасть, что ее не могла заполнить даже огромная услуга, оказанная им Родольфу.

Не торопя той минуты, когда его подопечный все. уразумеет, Родольф наслаждался тем, как был потрясен, ошеломлен Поножовщик привалившим ему счастьем.

Он видел с радостью, смешанной с глубокой печалью, что привычка к страданиям, к бедам столь велика у некоторых, людей, что их разум отказывается допустить возможность. иного, более светлого будущего, которое показалось бы очень многим не слишком завидной долей.

«Конечно, — думал он, — если, по примеру Прометея, человеку удается иной раз похитить искру божественного огня,., это бывает лишь тогда, когда он (да простится мне это богохульство) делает то, что надлежало бы делать иной раз самому провидению в назидание людям: доказывать добрым и злым, что существует вознаграждение для одних и кара для других».

Понаслаждавшись блаженной одурью Поножовщика, Родольф спросил:

— Так, значит, то, что я вам подарил, превзошло ваши ожидания?

— Монсеньор! — проговорил Поножовщик, внезапно вставая. — Вы предлагаете мне этот дом и — много денег... чтобы соблазнить меня – но я не могу...

— Не можете? Чего именно? — удивленно спросил Родольф.

Лицо Поножовщика оживилось, его стыд прошел; он сказал твердо:

— Я знаю, вы предлагаете мне столько денег не для того, чтобы склонить меня к воровству. Впрочем, я никогда в жизни не крал... Скорее всего для того, чтобы я кого-нибудь убил... но я по горло сыт кошмарами о сержанте! — докончил он мрачно.

— Несчастные люди! — с горечью воскликнул Родольф. — Неужели сострадание так редко встречалось им в жизни, что они видят в щедром даре лишь плату за преступление?

Обратившись затем к Поножовщику, он сказал ему мягким, ласковым тоном:

— Вы плохо думаете обо мне... вы ошибаетесь, я не потребую от вас ничего бесчестного. Я дарю вам лишь то, что вы заслужили.

— Заслужил? Я? я — вскричал Поножовщик, сомнения которого возобновились. — Но чем же?

— Сейчас все объясню: с детских лет вы не имели понятия ни о добре, ни о зле и были предоставлены своему необузданному нраву; вы провели пятнадцать лет на каторге с отъявленными негодяями, голодали, холодали. Затем вы вышли на свободу, но из-за клейма каторжника и недоверия честных людей вам пришлось по-прежнему жить среди подонков общества; несмотря на это, вы остались честным человеком и угрызения совести за содеянное преступление пережили наказание, наложенное на вас судом.

Этот благородный и ясный язык стал новым источником удивления для Поножовщика. Он смотрел на Родольфа с уважением, смешанным со страхом и благодарностью. И все же никак не мог поверить его словам.