Парижские тайны. Том 2

– Я, монсеньор? – ответила госпожа д’Арвиль. – Что вы говорите?

– Умоляю вас, не отвергайте меня; пусть этот момент станет счастливейшим в моей жизни, – искренне произнес принц.

Клеманс издавна страстно любила Родольфа, ей казалось, что это сон; признание Родольфа, признание, столь простое и трогательное, выраженное при таких обстоятельствах, доставило ей глубокую радость, но, смущаясь, она ответила:

– Монсеньор, я должна вам напомнить о различии званий, об интересах вашего княжества.

– Позвольте мне прежде всего считаться с влечением моего сердца, соблюдать интересы моей дочери. Осчастливьте нас, да, осчастливьте ее и меня, сделайте, чтобы я, находившийся в одиночестве, без семьи, смог бы сказать… моя жена, моя дочь; наконец, сделайте так, чтобы и бедное дитя, не имевшее семьи, смогло бы сказать… мой отец, моя мать, моя сестра, ведь у вас есть дочь, она станет и моею дочерью.

– Ах, монсеньор, на столь благородные слова можно ответить лишь слезами благодарности, – воскликнула Клеманс.

Затем, сдержавшись, она добавила:

– Монсеньор, сюда идут… ваша дочь!

– О, не отказывайте мне, – взмолился Родольф, – во имя моей любви, скажите… наша дочь.

– Хорошо, пусть будет наша дочь, – прошептала Клеманс в тот момент, когда Мэрф, открыв дверь, ввел Лилию-Марию в кабинет принца.

Девушка, выйдя из кареты маркизы, стоявшей у подъезда огромного особняка, прошла переднюю, полную выездных лакеев в нарядных ливреях, затем зал ожидания, где толпились слуги, миновала комнату, занятую охраной, и наконец оказалась в приемной, где находились камердинер и адъютанты принца в парадной форме. Можно представить себе удивление бедной девушки, не знавшей ничего более роскошного, нежели ферма в Букевале, когда она проходила по королевским апартаментам, сверкающим золотом, украшенным зеркалами, картинами.

Как только она появилась, госпожа д’Арвиль подбежала к ней, взяла за руку и, обняв, словно поддерживая, повела к Родольфу, который стоял подле камина, не в силах пошевельнуться.

Мэрф, поручив Марию госпоже д’Арвиль, поспешил исчезнуть за портьерой огромного окна, чувствуя, что недостаточно уверен в себе.

При виде своего благодетеля, своего спасителя, своего бога… созерцавшего ее в безмолвном экстазе, Лилию-Марию, тоже потрясенную, охватила дрожь.

– Успокойтесь… дитя мое, – сказала ей маркиза, – вот ваш друг… господин Родольф, который ждал вас с нетерпением… он очень тревожился за вас…

– О да, да… очень… очень… тревожился, – пробормотал Родольф, все еще не двигаясь с места; сердце его обливалось слезами при виде бледного и нежного лица дочери.

Вот почему, несмотря на свою решимость, принц вынужден был на мгновение отвернуться, чтобы скрыть, что он глубоко растроган.

– Послушайте, дитя мое, вы еще очень слабы, садитесь сюда, – сказала Клеманс, чтобы отвлечь внимание Марии; и она отвела ее к большому креслу из позолоченного дерева, в которое Певунья осторожно села.

Ее смущение все более и более усиливалось; она была подавлена, голос у нее пропал, она огорчалась потому, что до сих пор не могла вымолвить ни одного слова благодарности Родольфу.

Наконец по знаку госпожи д’Арвиль, облокотившейся на кресло Марии и державшей ее руку в своей, принц тихонько приблизился к ним. Овладев собою, он обратился к Марии, повернувшей к нему свое очаровательное лицо:

– Наконец-то вы навеки соединены с вашими друзьями!.. Вы их теперь уже не покинете!.. Сейчас важно забыть все то, что было тяжелого в вашей жизни.

– Да, дитя мое, – добавила Клеманс, – лучший способ доказать, что вы нас любите, – забыть печальное прошлое.

– Верьте мне, господин Родольф… и вы тоже, если я невольно и вспоминаю прошлое, то лишь для того, чтобы сказать себе, что без вас… я по-прежнему была бы несчастной.

– Да, но мы сделаем так, чтобы у вас не возникали эти мрачные мысли. Вы будете окружены заботой, у вас не будет времени предаваться воспоминаниям, моя дорогая Мария, – продолжал Родольф. – Вы ведь знаете, что это имя дал вам я… на ферме.

– Да, господин Родольф. А госпожа Жорж, которая позволила мне называть ее… моей матерью… как она поживает?

– Очень хорошо, дитя мое… Но я должен сообщить вам удивительную новость.

– Мне, господин Родольф?

– После того как я встретился с вами… выяснилось важное обстоятельство о… вашем происхождении.

– О моем происхождении?

– Стало известно, кто были ваши родители. Знают имя вашего отца.

Родольф произносил эти слова сквозь слезы. Мария, весьма взволнованная, обратила свой взор к нему, и принц смутился.

Другой случай, на этот раз комический, рассеял внимание Певуньи и помешал ей заметить взволнованность принца: почтенный эсквайр, все время не выходивший из-за портьеры и, казалось, внимательно рассматривавший сад, не мог удержаться и громко чихнул, потому что он плакал как ребенок.

– Да, моя дорогая Мария, – поспешила сказать Клеманс, – вашего отца знают, он здоров.

– Мой отец! – воскликнула Певунья с таким выражением, которое подвергло мужество Родольфа новому испытанию.