Парижские тайны. Том I

Раздираемая различными чувствами — желанием заключить выгодную сделку, удивлением, что у рабочего может быть столько денег, опасением попасть впросак и надеждой заработать еще больше, Людоедка некоторое время молчала.

— Ее тряпье стоит по меньшей мере… сто франков, — сказала она наконец.

— Такие обноски? Полно!!! Ты оставишь себе вчерашнюю мелочь, и я дам тебе еще один луидор, и ни гроша больше. Позволить тебе так бессовестно обдирать меня значило бы обкрадывать бедняков, которые имеют право на подаяние.

— В таком случае, мой милый, я оставляю за собой это тряпье: Певунья не выйдет отсюда; я вольна продавать мои вещи за угодную мне цену.

— Пусть в аду Люцифер воздаст тебе по заслугам! Вот деньги, ступай и приведи Певунью.

Людоедка забрала золото, подумав, что рабочий совершил кражу или получил наследство, и сказала ему с гаденькой улыбкой:

— А почему бы, сынок, вам самому не сходить за Певуньей?.. Это доставит ей удовольствие… Честное слово мамаши Наседки, вчера она здорово пялила на вас глаза!

— Ступай за ней сама и скажи, что я повезу ее в деревню… и ни слова больше. Главное, чтобы она не знала, что я уплатил ее долг.

— Это еще почему?

— Не все ли тебе равно?

— В самом деле, мне это безразлично, я предпочитаю, чтобы она по-прежнему считала себя в моей власти…

— Да замолчишь ли ты наконец? Ступай!..

— О, какой злюка! Жалею тех, с кем вы не в ладах… Хорошо! Иду… иду…

И Людоедка поднялась на чердак.

Несколько минут спустя она вернулась.

— Певунья не хотела мне верить; она покраснела как рак, когда узнала, что вы здесь… А когда я разрешила ей провести день за городом, мне показалось, что она сошла с ума; в первый раз в жизни она чуть не бросилась мне на шею.

— Это от радости… что покидает тебя.

В эту минуту в залу вошла Лилия-Мария, одетая, как и накануне: платье из коричневого бомбазина, оранжевая шаль, завязанная на спине, и головная косынка в красную клетку, позволяющая видеть лишь две толстые белокурые косы.

Она вспыхнула, увидев Родольфа, и смущенно опустила глаза.

— Не согласитесь ли вы, детка, провести со мной целый день за городом? — спросил Родольф.

— С большим удовольствием, господин Родольф, раз мадам мне это разрешила.

— Я отпустила тебя, кисанька, в награду за хорошее поведение, которое украшает тебя… Ну же, поцелуй меня…

И мегера приблизила к Лилии-Марии свое лицо в красных прожилках.

Превозмогая отвращение, бедная девушка подставила ей лоб для поцелуя, но Родольф локтем отбросил старуху к ее стойке, взял под руку Лилию-Марию и вышел из кабака под град проклятий мамаши Наседки.

— Будьте осторожны, господин Родольф, — сказала Певунья, — Людоедка, пожалуй, бросит вам что-нибудь в голову: она такая злая!

— Не беспокойтесь, детка. Но что это с вами? Вид у вас смущенный… печальный!.. Вы недовольны, что идете со мной?

— Напротив… но… но… вы взяли меня под руку.

— Что ж из этого?

— Ведь вы рабочий… И кто-нибудь может сказать вашему хозяину, что встретил вас со мной… Как бы это не повредило вам. Хозяева не любят, когда их подчиненные уходят с работы.

И Певунья осторожно высвободила свою руку.

— Идите один… я дойду вслед за вами до заставы… А как только мы очутимся за городом, я присоединюсь к вам.

— Ничего не бойтесь, прошу вас, — сказал Родольф, тронутый ее деликатностью, и снова взял под руку Лилию-Марию. — Мой хозяин живет далеко отсюда, к тому же мы наймем извозчика на Цветочной набережной.

— Как вам будет угодно, господин Родольф; я сказала так, чтобы не навлечь на вас неприятностей…

— Верю вам, спасибо. Но, скажите откровенно, вам все равно, куда ехать?

— Да, все равно, лишь бы это было за городом… В деревне так красиво… и так приятно дышать чистым воздухом! Знаете, за последние пять месяцев я ни разу не была дальше Цветочного рынка! И Людоедка лишь потому отпускала меня из Сите, что очень мне доверяет.

— А для чего вы ходили на рынок? Чтобы купить цветов?

— О нет, у меня не было на это денег, я ходила туда посмотреть на цветы, понюхать их… И в базарные дни, когда Людоедка разрешала мне провести полчаса на рынке, я чувствовала себя такой счастливой, что забывала обо всем.

— А когда вы возвращались к Людоедке… по этим гадким улицам?..

— Как вам сказать… Мне было еще более грустно, чем до прогулки… и я сдерживала слезы, чтобы не нарваться на побои. И знаете… кому я завидовала на рынке… очень завидовала?.. Молоденьким работницам, таким чистеньким, которые шли с рынка веселые-превеселые с горшком красивых цветов в руках.

— Я уверен, что, будь у вас на подоконнике несколько горшков с цветами, вы не чувствовали бы себя такой одинокой.

— Ваша правда, господин Родольф! Представьте себе, что однажды, на свои именины, Людоедка — она знала, что я люблю цветы, — подарила мне маленький розовый кустик. Если бы вы знали как я была счастлива! Я даже перестала скучать, ей-богу! Я то и дело смотрела на свою розочку… Забавлялась, считая ее листики, бутоны… Но в Сите плохой воздух, два дня спустя розочка стала желтеть. Тогда… Но вы станете смеяться надо мной, господин Родольф.

— Нет, нет, продолжайте.