Парижские тайны. Том II

— Какая буря, — продолжал Полидори, падая в кресло и опираясь головой на руки. — Какая ночь… Какая ночь! Нельзя представить себе более губительной для состояния Жака.

После долгого молчания он снова заговорил:

— Не знаю, предвидел ли принц, осведомленный об адском могуществе чар Сесили и все растущем напряжении чувств Жака, что у человека такой энергии и закалки сила пылкой и неутоленной страсти, осложненной какой-то бешеной жадностью, вызовет ужасающую нервную болезнь… но ведь этого последствия надо было ожидать, оно неминуемо…

— О да, — резко поднявшись, словно испуганный своими мыслями, сказал он, — принц, конечно, это предвидел… его редкому и широкому уму не чужда никакая наука. Его проницательный взгляд охватывает причины и следствия каждого явления… Безжалостный в своей справедливости, он, наверное, тщательно обдумал наказание Жака, основываясь на логическом и последовательном нарастании грубой страсти, возбужденной до бешенства.

После продолжительного молчания Полидори заговорил:

— Когда я вспоминаю прошлое… когда я вспоминаю честолюбивые замыслы, одобренные Сарой, в отношении молодого принца… Сколько событий! До какой степени нравственного падения я дошел, живя среди преступной мерзости? Я, стремившийся сделать из принца изнеженное существо, послушное орудие власти, о которой я мечтал! Я был воспитателем, а хотел стать министром… И несмотря на мои знания, на мой разум, я, совершая преступление за преступлением, достиг последней степени подлости… И наконец, стал тюремщиком своего сообщника.

Полидори погрузился в мрачное раздумье, которое вновь привело его к мыслям о Родольфе.

— Я страшусь и ненавижу принца, — заметил он, — но я вынужден, дрожа, преклоняться перед силой его воображения, перед его всемогущей волей, которая всегда порывом устремляется за пределы исхоженных дорог… Какой странный контраст в его характере: он так великодушен, что замыслил основать банк для бедных безработных, и так свирепо жесток… чтобы спасти Жака от смерти лишь для того, чтобы ввергнуть его во власть мстительных фурий сладострастия!..

— Впрочем, ничто здесь не противоречит учению церкви, — заметил Полидори с мрачной иронией. — Среди фресок, которые Микеланджело написал на тему семи смертных грехов в своем «Страшном суде» в Сикстинской капелле, я увидел страшное наказание порока сладострастия;[53] но даже отвратительные, дергающиеся в судорогах лица этих осужденных на муки грешников, которые извиваются от жалящих укусов змей, были менее страшными, нежели лицо Жака сейчас во время приступа… Он испугал меня!

И Полидори задрожал, как будто бы перед ним вновь предстало это потрясающее видение.

— О да! — с унынием и страхом продолжал он. — Принц неумолим… Феррану легче было бы положить голову на плаху, взойти на костер, подвергнуться колесованию, испытать расплавленный свинец, сжигающий тело, чем выносить муки, которые терпит этот несчастный. При виде его страданий меня охватывает ужас, когда я задумываюсь о своей судьбе. Как решат поступить со мной?.. Что ожидает меня — сообщника преступлений Жака?.. Быть его надзирателем — слишком мало для мести, которую задумал для меня принц… Он избавил меня от эшафота не для того, чтобы спасти мне жизнь… Быть может, вечная тюрьма ожидает меня в Германии… Лучше уж тюрьма, нежели смерть… Я мог лишь слепо отдаться в распоряжение принца… Это был единственный способ спасти себя… Порою, несмотря на его обещание, меня охватывает страх… Быть может, меня отдадут палачу… если Жак умрет! Соорудить для меня эшафот при его жизни — это означало бы предназначить его и для Жака, соучастника моих преступлений… но если он умрет?.. Однако же я знаю, слово принца свято… Но я сам столько раз нарушал божественные и человеческие законы… имею ли я право требовать исполнения данной мне клятвы?.. Ну да все равно!.. Я заинтересован в том, чтоб Жак не скрылся от суда, и в моих интересах продлить ему жизнь… Но симптомы его болезни усиливаются с каждой минутой… Только чудо могло бы его спасти… Что делать?.. Что делать?..

В это время ураган достиг своего апогея, сильный порыв ветра опрокинул старую полуразрушенную трубу, которая свалилась на крышу и на двор с грохотом, похожим на мощный удар грома.

Жак Ферран, внезапно очнувшийся от сковавшей его дремоты, пошевельнулся на кровати.

Смутный ужас все сильнее охватывал Полидори.

— Глупо верить в предчувствия, — взволнованно произнес он, — но эта ночь, как мне кажется, предвещает что-то мрачное.

Его внимание привлек глухой стон нотариуса.

— Он приходит в себя, — подумал Полидори, медленно приближаясь к кровати. — Быть может, начинается новый приступ…

— Ты здесь, — прошептал Жак Ферран, лежа на кровати с закрытыми глазами, — что это за шум?

— Труба обрушилась, — вполголоса, боясь слишком сильно поразить слух своего сообщника, ответил тот. — Кошмарный ураган потрясает дом до самого основания… страшная, страшная ночь…

Нотариус ничего не услышал, повернув голову, он проговорил:

— Ты здесь?

— Да… да… здесь… я ответил тихо, боясь причинить тебе боль.