Парижские тайны. Том II

Франсуа и Амандина только-только успели перенести Лилию-Марию в кухню и уложить ее возле очага, когда граф де Сен-Реми и доктор Гриффон, которые приплыли на остров в лодке Николя, вошли в дом.

Пока дети раздували огонь и подбрасывали в очаг вязанки тополиных ветвей, которые пламя быстро охватывало, весело разгораясь, доктор Гриффон оказывал бездыханной девушке первую помощь.

— Бедняжке на вид не больше семнадцати лет! — воскликнул глубоко растроганный граф.

Потом он спросил, обращаясь к доктору:

— Что вы скажете, друг мой?

— Удары пульса едва различимы; но странная вещь: кожа у нее на лице совсем не посинела, как это обычно происходит, когда человек задыхается, погрузившись в воду, — ответил врач с поразительным хладнокровием, задумчиво глядя на Певунью.

Доктор Гриффон был человек высокого роста, худой, бледный и совершенно лысый, только на затылке у него росли два редких кустика черных волос, которые он старательно зачесывал на виски; лицо со впалыми щеками, изборожденное морщинами от усиленных занятий, было холодное, умное и сосредоточенное.

Обладая огромными познаниями и незаурядным опытом, широко практикующий врач, пользовавшийся громкой известностью и стоявший во главе крупного лазарета (мы еще встретимся с ним позднее), доктор Гриффон имел только один недостаток: он, если можно так выразиться, совершенно отвлекался от больного и занимался лишь болезнью; молод или стар был пациент, богат или беден, была ли то женщина или мужчина — это его мало интересовало, он думал только о том, любопытен ли данный недуг, с точки зрения науки; одно лишь это его занимало.

Вообще все люди существовали для него только как пациенты.

— Какое у нее прелестное личико!.. До чего она хороша, несмотря на чудовищную бледность! — вскричал граф де Сен-Реми, внимательно глядя на Певунью с нескрываемой грустью. — Видали ли вы хоть когда-нибудь такие нежные, такие чистые черты лица, любезный доктор?.. И она так молода… так молода!..

— Возраст тут не имеет никакого значения, — отрывисто ответил доктор Гриффон, — так же, как не имеет значения и то, попала ли вода в легкие, хотя когда-то это считалось смертельным… Но это грубое заблуждение; впрочем, опыты Гудвина… превосходные опыты знаменитого Гудвина это блистательно доказали.

— Но послушайте, доктор…

— Да ведь это же совершенно достоверный факт… — ответил доктор Гриффон, целиком поглощенный своим любимым ремеслом. — Чтобы установить наличие посторонней жидкости в легких, Гудвин несколько раз погружал в чан, наполненный чернилами, собак и кошек; он держал их там несколько мгновений, а потом вытаскивал еще живыми; затем, немного погодя, он препарировал этих славных животных… И что же? Препарировав их, он убедился, что чернила проникли к ним в легкие, однако наличие посторонней жидкости в органах дыхания не привело к смерти его четвероногих пациентов.

Граф знал, что доктор в глубине души человек прекрасный, но неистовая страсть к познанию часто заставляла его казаться жестким, даже почти жестоким.

— Есть ли у вас, по крайней мере, хоть какая-нибудь надежда? — нетерпеливо спросил граф де Сен-Реми.

— Конечности у пациентки совсем ледяные, — ответил врач, — так что надежды остается очень мало.

— Господи! Умереть в таком юном возрасте… бедная девочка!.. Это просто ужасно.

— Зрачок неподвижен… расширен… — невозмутимо продолжал врач, приподнимая краем пальца холодное как лед веко Лилии-Марии.

— Странный вы человек! — воскликнул граф, с трудом сдерживая негодование. — Ведь вас можно счесть безжалостным, а между тем вы бодрствовали над моим ложем целые ночи напролет… Да будь я вам родным братом, вы и тогда бы не выказывали ко мне большую преданность.

Доктор Гриффон, продолжая оказывать помощь Певунье, ответил графу, даже не взглянув на него и не изменяя своей обычной флегматичности:

— Черт побери, неужели вы полагаете, что можно каждый день встретиться с лихорадкой, сопровождаемой расстройством координации движений, с такой на редкость осложненной и столь любопытной для изучения лихорадкой, как та, которой вы болели?! Это был великолепный медицинский случай!.. Вы слышите, любезный друг, просто великолепный! Ступор, бред, судороги в сухожилиях, внезапные обмороки, да знаете ли вы, что ваша драгоценная лихорадка отличалась множеством самых неожиданных симптомов? Вас даже поражал — а это уж такое редкое, я бы сказал, редчайшее явление! — временный и частичный паралич, если вам угодно знать… Да ради одного этого ваша болезнь имела право на мое пристальное и заботливое внимание: ведь вы поставили передо мной труднейшую и великолепнейшую задачу! Ибо, откровенно говоря, мой любезный друг, у меня теперь только одно заветное желание: встретить еще хотя бы раз такую великолепную лихорадку… Но такой редкостной удачи два раза в жизни не бывает!

Выслушав столь необычную тираду, граф только нетерпеливо пожал плечами.

Как раз в эту минуту в кухню, опираясь на руку Волчицы, спустился Марсиаль; его подруга, как помнит читатель, надела поверх своей вымокшей одежды плащ Тыквы, сшитый из шотландки.