Парижские Волки. Книга 1. Клуб Мертвых

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Кониглю.

— Ничего… То есть у меня голова ужасно трещит.

— У меня тоже!

— Что же такое было с нами?

— Нас огрели сверху!

— Да… а после?

Прежде чем Кониглю успел ответить, среди мрака раздался чей-то зычный голос:

— Эй вы! Молчите! Заткните глотки, если не хотите, чтобы вас укокошили!

«Мы, наверное, не в руках маркиза, — подумал Мюфлие. — Этот джентльмен выказал бы больше уважения к нам».

Очевидно, самое важное было не привлекать к себе внимания тех, во власти кого они были, поэтому разговор друзей продолжался чуть слышным шепотом.

— Итак, Кониглю, — продолжал Мюфлие, — после удара по голове я ничего больше не помню до того времени, когда я очнулся несколько минут тому назад. Если ты знаешь больше, сообщи мне поскорее все…

— Видишь ли, — отвечал тем же тоном Кониглю, сколько прошло часов после этого удара, я не знаю. Помню только, что нам любезно предложили войти и… все…

— Хочешь, я кое-что скажу? — спросил вдруг Мюфлие.

— Говори.

— Мы попали в лапы Биско!…

Дрожь пробрала Кониглю до мозга костей.

— Мы… пропали! — струдом выговорил он. — О! Я вспомнил! Я вспомнил!

— Что ты вспомнил? Говори же!

— Когда я очнулся, то подумал, что лучше всего будет не привлекать к себе внимания и потому решил лежать, не шевелясь. Мы, ты и я, лежали одни. Но спустя немного времени в комнату вошли…

— Кто?

— Черт их знает! Какие-то молодцы с зачерненными рожами… Я закрыл глаза и только изредка осторожно подглядывал. Один из них подошел и потряс меня. Я не пикнул. «Не укокошили ли его?» — спросил кто-то. — «Нет, удар был слабый». — «Надо связать их». — «Еще бы!» Тогда мне связали веревками руки и ноги. И как ловко! Черт их побери!…

— Да!… Недурно! — проворчал Мюфлие, слабо шевеля связанными руками.

— Потом меня, да и тебя тоже, взяли за голову и за ноги.Потом надели на голову мешок… Еще я помню, что сначала, меня снесли вниз по лестнице, потом вынесли на улицу. Они шли очень быстро… И как трясли меня!… Черт побери! Наконец куда-то пришли, и это было на берегу реки… Потом… Потом нас положили в трюм этого судна…

— Давно мы плывем?

— Я тебе говорю, что у меня нет часов!

— Но, приблизительно?

— Час или два…

— И это все, что ты можешь сказать?

— Нет…

— Так говори скорей!

— Видишь ли, в то время, как нас сваливали сюда, кто-то сказал: «Когда они будут в Каньяре, надо будет развязать им языки».

— В Каньяре? Что это значит?

— Не знаю. «Ты думаешь, что они знают что-нибудь?» — спросил тот же голос. — «Еще бы! Ведь они работали на маркиза!»

— Черт побери! — сказал Мюфлие. — Мы скомпрометированы!

— Я тоже так думаю… К тому же первый прибавил: «Если они не захотят говорить, им свернут шею!»

— Шею! — вздохнул Мюфлие.

Как тихо ни говорили наши друзья, но их, очевидно, все-таки услышали, так как снова раздался тот же голос:

— Да, вам свернут шею, куча ослов! Молчать!

— Это же убийство! — крикнул, забывшись, Мюфлие.

Но он мог протестовать сколько ему угодно.

Сцена, рассказанная Кониглю, повторилась. Обоих друзей вынесли наверх, на этот раз не надевая им мешков на головы.

В полутьме друзья увидели над собой темный, влажный свод… потом гигантскую железную решетку… плещущую мрачную воду…

Их понесли по гнущейся доске. Потом решетка взвизгнула на ржавых петлях, и друзей бросили на влажную землю, как пару дырявых мешков.

— О! Мое будущее! — прошептал Мюфлие.

26 МЕРТВЫЙ ИЛИ ЖИВОЙ

Мы оставили Дьюлуфе в ту минуту, когда он сорвал повязки, предпочитая смерть измене.

Теперь легко понять странные слова, произнесенные им во время бегства у Мертвой реки:

— Я не хочу искушения!

Он знал, что Бискар убил «Поджигательницу», и впервые в жизни им овладела безумная ненависть к королю Волков. О! Если бы в первую минуту Бискар попался ему на глаза, он, быть может, одним ударом отомстил бы за смерть и муки несчастной женщины!

Но его убеждали выдать Биско… Кому? Суду?… Этот поступок казался ему последней степенью человеческой низости… Но, однако, разве это не было мщение, верное, полное? То мщение, которого требовала несчастная в последних муках агонии?

Страшная борьба!… И когда Дьюлуфе почувствовал, что он слабеет, что готов выдать своего товарища, своего повелителя, он сорвал повязки…

Следователь не понял этой борьбы. Разве он мог читать в этой дикой, странной душе, чувства которой не поддавались обычному анализу?

Немедленно же был призван доктор, который объявил, что жизнь арестованного в опасности.

— Можно перенести его в тюрьму? — спросил следователь.

— Нет! Переезд слишком тяжел. Пусть его отправят в госпиталь.

— Вы надеетесь на его излечение?

— Это необычайно сильная натура, но нельзя сказать ничего определенного, прежде чем будет остановлено кровотечение.

Дьюлуфе был положен на носилки и осторожно перенесен в госпиталь.

Первые два дня жизнь его висела на волоске.

За потерей крови последовала, кроме общей слабости, горячка, исход которой мог быть смертелен.

Но после кризиса наступил полный упадок сил, и вместе с тем, заметное улучшение. Было несомненно, что жизнь больного спасена.

Когда Дьюлуфе пришел в себя, его первым вопросом было:

— Что, я говорил что-нибудь?