Парижский шлейф

– Вот и замечательно! – Научный руководитель на недостаток эмоций внимания не обратила – ее собственной научной энергии и мыслей о предстоящей работе с запасом хватало на двоих. – Жду вас на кафедре через два часа. Сейчас половина второго, то есть в пятнадцать тридцать. Не забудьте загранпаспорт и цветные фотографии на визу.

– Мария Степановна… – Настя замолчала.

– Да? – снова улыбнулся голос в трубке.

– Мария Степановна, спасибо вам! – Настя старалась скрыть то, что в горле у нее застрял огромный ком неожиданных слез благодарности. – Спасибо, что дозвонились.

– Ну, вы же знаете, – голос прозвучал весело и игриво, – я – девушка настырная. – И она засмеялась своей шутке. А Настя, сама не понимая, как это может быть, засмеялась с ней вместе.

Она положила трубку на рычаг, когда в ней уже послышались короткие гудки, и тут же подняла ее снова: нужно было все-таки позвонить родителям, сказать, что она вернулась, что рассталась с Николаем – рассказать правду никогда не повернется язык – и теперь собирается ехать на конференцию во Францию. Как планировала еще весной. Может, удастся убедить их в том, что скоро все изменится, что она возьмется за ум и сумеет, несмотря ни на что, зарабатывать на жизнь сама – не нужно им будет ее содержать. До защиты, конечно, еще далеко, да и не самое это главное. Сейчас нужно попытаться закрепиться во Франции. Ассистентом, помощником на кафедре, няней, официанткой – кем угодно, лишь бы подальше от Москвы и чтобы хватало на хлеб. Да, мама всегда готовила ее только к семейной жизни, считала, что женщина должна удачно выйти замуж, а уж все остальное приложится, но ведь можно попытаться и самой чего-то достичь. Прекратить надеяться на других, ждать манны небесной (спасибо, один раз уже дождалась, на всю оставшуюся жизнь хватит) и взять ответственность на себя. К тому же Настя отчетливо понимала, что после всего случившегося близко не сможет подойти ни к одному мужчине. Сейчас главное – сбежать, все забыть и научиться заботиться о себе самой. Полная решимости, Настя набрала родительский номер. Мамин голос прозвучал, как всегда, устало.

– Алло.

– Привет, мам, – Настя нервничала, не зная, как начать разговор.

– Ты где? – последовало вместо приветствия.

– В Москве, сегодня вернулась, – Настя чувствовала себя виноватой перед родителями и не знала, как эту вину искупить.

– Надо было предупредить! – Недовольные интонации матери только усугубляли это чувство. – Ну что, твой любовник назначил наконец день свадьбы?

– Мама, – Настя готова была расплакаться: она поняла, что ничего не сможет объяснить, почувствовала, что вся ее решимость тает, – я не поэтому тебе звоню.

– Нет, а что может быть важнее?

– Мы расстались, – выпалила она.

– Что?! – Послышался какой-то шорох, наверное, мама села на стул. – Да как он посмел?

– Он…

– Молчи! Он тебя целый год использовал, а теперь бросил, как тряпку! И ты позволила ему уйти. На что же ты, дура, надеешься?

– Мама!

– Отец узнает, с ума сойдет, – она всхлипывала, – не переживет, что его дочь… такая… падшая!

Настя не смогла дослушать до конца – бросила трубку и разревелась. Все мысли, все планы рухнули за пару секунд. Ни на что она не годится, ничего у нее в этой жизни не выйдет, если уж родная мать не может ее выслушать и понять. Как теперь быть?!

Через десять дней Настя сидела в салоне самолета рядом со своим научным руководителем. Шереметьево сияло вечерними сигнальными огнями, за иллюминатором неторопливо проплывали отдыхающие на стоянках самолеты. Настя страшно нервничала, а Мария Степановна уговаривала ее успокоиться и не переживать – «Хоть и Сорбонна, но мы-то тоже не лыком шиты». Настя молчала в ответ и не прекращала сходить с ума. С родителями она так и не помирилась – отец отказывался с ней говорить вообще, мать беспрестанно ругала. Настя в почтовом ящике оставила для них записку, что улетает во Францию. И все.

От Стаса никаких вестей не было. Удалось ему выкрутиться или нет? Кроме этого вопроса, Настю пока мучил только еще один: каким же образом ей остаться в Париже? Она перебирала в голове все возможные варианты: наняться няней в семью, попытаться остаться на кафедре Парижского университета или начать нелегально преподавать желающим русский язык. Но как это сделать? Как?!

Чтобы отвлечься от сложных мыслей, Настя достала из сумки папку с докладом и стала пробегать глазами текст. Самолет разогнался и пошел на взлет, она добралась уже до третьей страницы, когда наткнулась на строки знаменитого стихотворения Бодлера «Les Deux Bonnes Soeurs»: «La Debauche et la Mort sont deux aimables filles»[3]. Мысли сами по себе переключились на Николая. Текст ожил и обрел в ее голове конкретные очертания, превратился в лица. Настя не поняла этого, нет, она физически, всем телом ощутила смысл поступка человека, которого все еще любила. Он намеренно лишил себя жизни, чтобы исправить – единственно возможным способом – то, что сотворил.

Часть вторая La Mort [4]

Глава 1