Парижское таро

– Это все на искусствоведческом изучают – про истину и архетипы? – Томас оторвался от листочка, на который выписывал слова.

– Нет, не изучают, художник с этим рождается.

– Дальше можешь не расспрашивать, – предупредил Михал. – Я уж однажды пытался. Художник рождается с архетипом художника, на этом у Ксавье рациональные аргументы заканчиваются. Остальное он может нарисовать, вылепить, станцевать.

– Ага. – Томас вернулся к своей работе.

– Это «остальное» – вовсе не шутки. – Ксавье ногтем соскабливал воск с дощатого пола. – Передать архетип, не нарушив его собой, собственным неумением.

– Не понимаю, ты хочешь нарисовать новый вариант марсельского таро, ничего в нем не изменив? Не получится, это невозможно, – убеждала я Ксавье.

– С точки зрения рациональной невозможно, я понимаю. Нужно довериться инстинкту, должен быть какой-то способ.

– Шарлотта, как сторонний свидетель советую тебе благословить мужа в дальний путь, – сочувственно посоветовал Михал. – Он ступил на счастливую стезю иррациональности. Многие возвращаются оттуда Наполеонами, Леонардо да Винчи или самостоятельными гениями.

– Звучит, как цитата из Достоевского, – заметил Ксавье, продолжая чистить доску.

– Жизнь вообще похожа на цитату из Достоевского. – Михал выпутался из кокона пледов. – Кофе, чай? – Он соскочил с подиума на теплый пол.

– Для обеда меню в самый раз, – буркнул Томас.

– Обед будет только завтра на завтрак, холодильник пустой, – донеслось из кухни.

Вечером зашла Габриэль – искала фуляровый платок. Саша, должно быть, потерял его по дороге на стоянку. Я помню, что перед уходом закутывала ему шею. Габриэль была не в лучшем настроении. Саша простудился и заявил, что болотистый парижский климат ему вреден, а температура ниже пяти градусов равносильна смерти. Завтра он улетает на Майорку – будет лечить грипп у тетки де Кустен. Саша провел в ее дворце детство, и лишь она сумеет должным образом поправить его подорванное здоровье. Уходя, Габриэль столкнулась в дверях с Мишелем. Здороваясь, он дал нам понять, что его визит носит исключительный характер. По воскресеньям он не выходит из дому, поскольку в этот день ощущает себя пошляком. Однако ему непременно надо оправить в серебро сережки, полученные накануне от Грега и Марка, знакомых владельцев одной лондонской галереи. Украшения, которые я делала в свое время, очень ему нравились, может, я бы взялась за эту работу?

– Вот сережки. – Он протянул мне платок с двумя прозрачными кулончиками.

– Не слишком тяжелые? – Я взвесила их на ладони. – Еще пара грамм серебра, и уши у тебя вытянутся до плеч. Вылей оттуда эту мутную воду, они станут легче.

– Это не вода, это формалин. Для консервации эмбрионов.

– Эти создания внутри – эмбрионы? – Я с отвращением швырнула сережки на стол.

Ксавье понюхал их, посмотрел на свет.

– Эмбрионы чего, обезьяны? Кенгуру? – гадал он.

– Человека, – развеял его сомнения Мишель.

– И чьи же это детки? – Сережки выпали на пол из рук Ксавье.

– Что ты делаешь! – Мишель поднял украшения и проверил, целы ли они.

– Откуда эти английские сукины дети взяли человеческие эмбрионы? – размышлял вслух Ксавье.

– Можно? – Томас взглянул на сережки и передал Михалу.

– Это наверняка не дети Грега и Марка. Они очень любят друг друга, – Мишель улыбнулся, – и часто этим занимаются, но иные законы природы непреодолимы.

– Не лучше ли окрестить трупики, а затем похоронить? – Михал завернул сережки в платок.

– Или съесть. – Томас не сомневался, что Мишель воспримет его слова не иронически, а как искушение.

– Съесть? Похоронить? Разве вы не видите, что эти сережки – произведение искусства, изысканно соединяющее метафору жизни и смерти? Как можно их уничтожить?

– Послушай, Мишель. – Ксавье уже успокоился. – Носи свои сережки, мне это не мешает, но ты ошибся адресом, здесь не прозекторская.

– А ваш холодильник?

– Что наш холодильник? – не понял Ксавье.

– У вас в холодильнике лежит человеческий череп, – злорадно напомнил Мишель.

– Ну знаешь! – Ксавье вышел из себя. – Это череп Томаса, научный, это не жертва аборта.

– А откуда такая уверенность, что мои эмбрионы – жертвы аборта, может, они тоже скончались естественной смертью? Главное – идея, поэтому я хочу обогатить ее серебром, лунным элементом, напоминающим об изменяемости вещей. Скрюченный плод в форме нарождающегося месяца. Околоплодные воды, подобно океану, подчиняются приливам и отливам, фазам луны.

Мишель был готов до бесконечности рассуждать о лунной символике серебра. Заслушавшись, Ксавье внимал каждому слову, если оно было хоть как-то связано с алхимией. На меня все это не действует, я и прикасаться к этим сережкам не подумаю. Пусть ищет ювелира, которому безразлично, в чем копаться. Михал делал вид, что читает. Томас перестал раскладывать словари и, пытаясь привлечь внимание Мишеля, обаятельно улыбнулся.

– О, я вижу, Томас, ты со мной согласен, – обрадовался Мишель. – Объясни, пожалуйста, Ксавье и Шарлотте более доступно, почему серебро подходит для эмбрионов. – Похоже, Мишель решил прибегнуть к помощи швейцарца.