Парижское таро

Вокруг аплодирует толпа зевак, неистовствующая от восторга, когда для разнообразия негр бьет не по бутылке, а себя по каске. Сегодня «Оркестр Банана» надел бумажный колпак, вроде ку-клукс-клановского капюшона, а на плечи накинул белое с желтым полотенце. Рассуждая с достойным видом о любви, братстве, мире во всем мире, он поливал любопытных водой из бутылки.

– Не бегите от меня, эта вода святая! – кричал негр.

Затем настал черед главной части импровизированной службы – сбора денег:

– Несколько франков, доллар для Папы Римского, пожалуйста, – обходил он толпу, позвякивая монетами на подносе.

Я сидела, бесцельно разглядывая «Оркестр Банана». Кто-то потянул меня за косу.

– Габриэль? Откуда ты здесь?

– Томас объяснил, где тебя найти. Как работа?

– Нарисовала одного японца, «Оркестр Банана» заканчивает свое шоу, сейчас появятся клиенты.

Мы болтали, обходя молчанием несостоявшуюся встречу. У Габриэли был такой вид, словно ей хотелось взять карандаш и нарисовать мой портрет. Заглядевшись, она прерывала разговор в середине фразы, а потом с трудом припоминала, о чем шла речь.

– Пойдем ко мне, – даже не предложила, а скорее приказала она.

Сидя на тахте в стиле «модерн», я листала журналы. Габриэль медленно пересекла холл, рядом, скользя по паркету, топал пекинес Чау. Хозяйка закрыла у него перед носом стеклянную дверь гостиной. Чау недовольно тявкнул и побежал в одну из комнат.

– Выпей. – Она подала мне стакан чего-то желтого и густого.

– Ликер? – пригубила я.

– Это поможет, выпей.

Мы болтали, грызли крохотные печеньица. Я чувствовала себя все более странно. Казалось, я распадаюсь на две половины, до самой разделительной линии мозга. Одна часть меня засыпала, другая сосредоточилась в какой-то болезненной точке, никак не находившей себе места. Сонная половина видела Габриэль, сливавшуюся с портретами в позолоченных рамах за ее спиной. Тени деревьев за окном оживляли лица на картинах. Губы Габриэли шевелились одной и той же размытой светотенью.

– Полчаса. – Она взглянула на часы. Взяла со стола папку с бумагами. – Письмо от Томаса, ах нет, извини, это твое вчерашнее письмо ко мне, – перебирала она конверты. – Вот, – подала она мне сложенный листок.

Я читала в полусне.

«Шарлотта, я беру Ксавье с собой. Он поживет немного в Корд. Будет помогать рисовать иконы. Поживи пока с Габриэлью. Пять-шесть месяцев ты будешь получать чеки из Швейцарии (это старая стипендия). Я уверен, ты справишься, будь сильной (ты такая и есть). Я позвоню тебе из Корд.

Томас».

– «Позвоню из Корд», – повторила я. – Зачем?

– Вернувшись в мастерскую, Томас и Ксавье нашли Михала. Мертвым.

– Как это мертвым? Утром он был жив.

– Пока вы сидели в Ле Мазе, он сунул голову в микроволновку. Несколько секунд – и конец, мозг сварен, белок глаз свернулся. Дальше рассказывать?

Михал, микроволновка.

– Это я нашла печку.

– Ну разумеется, это ты виновата, да еще электростанция, которая не отключила сегодня до полудня свет. Похоронами в Польше займется его жена. Тебе надо отдохнуть. Мы поедем на месяц в Германию. Томас говорил еще… говорил… дай-ка вспомнить.

– Габриэль, Томас знал, что Михал умирает. Он сказал: «мазе» значит «мертвый». Он сказал об этом именно сегодня. Это было тогда, когда Михал засовывал голову в печку. – Слезы текли у меня только из одного глаза, второй пытался проснуться.

– Шарлотта, не устраивай истерику. – Габриэль налила мне еще вонючего ликера. – Будь умницей. Томас просил тебе сказать… он не успел написать. Нет, не помню.