Парк Горького

– Ей-богу, я в отчаянии, – взорвался Миша. – Не поймешь, на кого положиться. Два дня назад я обедал в Союзе писателей с известным историком Томашевским, – маленькое суденышко на всех парусах понесло в новом направлении. – Тебе следует знать этот сорт людей. Всеми уважаемый, обаятельный, он за последние десять лет не опубликовал ни строчки. У него система, которую он мне растолковал. Он начинает с того, что представляет в академию план биографического очерка, дабы получить подтверждение, что его концепция находится в полном соответствии с политикой партии. Как увидишь позже, это очень важный шаг. Дальше, человек, о котором он собирается писать, – обязательно очень важная персона, посему Томашевский два года работает над русскими материалами у себя дома. Но его оставивший след в истории деятель, кроме того, много ездил, да-да, несколько лет прожил в Париже или Лондоне, так что Томашевскому тоже нужно побывать там. Он обращается куда надо и получает разрешение на длительную заграничную командировку. Проходит четыре года. Академия и партия потирают руки в предвкушении выхода в свет жизнеописания этой видной личности, да еще из-под пера самого Томашевского. Теперь Томашевский должен уединиться на даче под Москвой для творческих раздумий над папками с плодами своих исследований, а заодно и присмотреть за садом. Еще два года уходит на обдумывание. И как раз тогда, когда приходит время довериться бумаге, Томашевский снова сверяет свой труд с линией академии и узнает, что политика партии полностью изменилась: оказывается, его герой – изменник. Томашевскому дружно сочувствуют, но ради общего блага ему придется пожертвовать плодами многолетнего труда. Все, конечно, охотно советуют Томашевскому начать новую работу, чтобы забыться в труде. В настоящее время Томашевский занят изучением сыгравшего важную роль в истории деятеля, который некоторое время жил на юге Франции. По его словам, у советских историков светлое будущее, и я ему верю.

Миша снова резко переменил тему разговора и упавшим голосом произнес:

– Я слыхал о трупах в Парке Горького и о том, что ты опять повздорил с майором Приблудой. Ты что, с ума сошел?

Когда они вернулись, в доме не было никого, кроме Наташи.

– Зоя ушла с какими-то людьми с соседней дачи, – сказала она Аркадию. – У них немецкая фамилия.

– Она имеет в виду Шмидта, – Миша сел у огня, чтобы обтаяли ботинки. – Аркаша, ты его, наверное, знаешь. Из Москвы. Он только что занял дачу в конце улицы. Может, это и есть новый Зоин любовник?

По лицу Аркадия Миша понял, что угадал. Он замолк, покраснев, с ботинка капала вода.

– Миша, ступай на кухню, – сказала Наташа. Муж заковылял прочь, а она толкнула Аркадия на кушетку, налила себе и ему водки.

– Дурак, – кивнула она в сторону кухни.

– Он же не знал, – Аркадий в два глотка осушил стакан.

– Это на него похоже – никогда не знает, что говорит. Он болтает все, что придет в голову, – когда-нибудь да угадает.

– Ты-то знаешь, что говоришь? – спросил Аркадий.

Наташа обладала даром незаметно свести все к лукавой шутке. Положенные вокруг глаз легкие тени оживляли взгляд. При виде ее тонкой шейки ему на ум приходили голодающие дети, а ведь ей было за тридцать.

– Зоя моя подруга. Ты мне друг. По правде говоря, Зоя мне ближе. Я уже много лет уговариваю ее бросить тебя.

– Почему?

– Ты ее не любишь. Если бы ты ее любил, то сделал бы ее счастливой, ты бы вел себя с ней, как Шмидт. Они предназначены друг для друга, – она снова налила Аркадию и себе. – Если она тебе не совсем безразлична, пусть она будет счастлива. Пусть наконец она будет счастлива! – Наташа прыснула. Она старалась сохранить серьезное выражение, но ее прелестные губки расплывались в улыбке. Когда все они ходили в школу, она, как и Миша, была за клоуна. – Дело в том, что тебе с ней скучно. У нее было два-три счастливых года, когда благодаря тебе она была интересной и привлекательной. А теперь даже я вижу, что она зануда. А ты нет. – Она провела пальцем по его запястью. – Из всех, кого я знаю, ты единственный, с кем пока еще не бывает скучно.