Парк юрского периода

– Да нет же, черт возьми, доктор Доджсон! Я хочу наконец увидеть свои денежки.

Доджсон отщелкнул застежки кейса и немного приоткрыл его. Его сосед с нескрываемым интересом заглянул внутрь.

– Это что, все?

– Нет, только половина. Семьсот пятьдесят тысяч долларов.

– О’кей! Нормально… – Мужчина повернулся к стойке и допил свой кофе. – Все нормально, доктор Доджсон.

Доджсон быстро застегнул кейс.

– Это – за все пятнадцать образцов, не забыл?

– Да помню я, помню. Пятнадцать штук замороженных эмбрионов. И как я, по-вашему, должен их вам отвезти?

Доджсон передал ему большой флакон пены для бритья фирмы «Жиллетт».

– В этом, что ли?

– В этом.

– Но они могут проверить мой багаж…

Доджсон передернул плечами:

– Нажми на верхушку.

Тот нажал, и на руку ему брызнула обычная белая пена для бритья. Он вытер руку о край своей тарелки и сказал:

– Недурно. Совсем недурно.

– Вообще-то флакон немного тяжелее обычного.

Последние два дня доджсоновская команда техников не покладая рук работала над этим флаконом. Доджсон быстро показал своему человеку, как им пользоваться.

– А сколько там внутри охлаждающего газа?

– Хватит на тридцать шесть часов. За это время эмбрионы должны быть доставлены в Сан-Хосе.

– Это уже забота твоего парня, который будет в лодке. Лучше присмотри, чтобы у него на борту оказался портативный морозильник.

– Я об этом позабочусь, – сказал Доджсон.

– И давай еще раз просмотрим наши условия…

– Сделка остается прежней, – твердо сказал Доджсон. – Пятьдесят тысяч долларов за доставку каждого эмбриона. Если они окажутся жизнеспособными – то еще по пятьдесят тысяч сверху за каждый.

– Все нормально, я не спорю. Но только чтоб в пятницу ночью меня обязательно ждала лодка у восточного берега острова. Не в северной бухте, куда причаливают большие корабли. В восточной бухте. Там есть маленький причал для хозяйственных нужд. Ты все понял?

– Понял. Когда ты снова будешь в Сан-Хосе?

– Наверное, в воскресенье. – Мужчина встал.

Доджсон забеспокоился:

– Ты точно умеешь управляться с…

– Умею. Уж поверь мне – умею.

– А еще мы считаем, что остров поддерживает постоянную радиосвязь со штаб-квартирой корпорации в Калифорнии, так что…

– Слушай, не суетись, я обо всем позабочусь. Расслабься и держи мои деньги наготове. Я приду за ними в воскресенье утром, в аэропорт Сан-Хосе. И смотри, чтобы все было в мелких купюрах!

– Не беспокойся, – сказал Доджсон. – Я буду тебя ждать.

Малкольм

Незадолго до полуночи он взошел на борт самолета в Далласском аэропорту – высокий, худощавый мужчина тридцати пяти лет, с редеющими волосами, одетый во все черное: черную рубашку, черные брюки, черные носки, черные спортивные туфли.

– О, доктор Малкольм! – привычно улыбаясь, воскликнул Джон Хаммонд.

Малкольм тоже улыбнулся:

– Привет, Джон. Да, боюсь, твоя извечная «немезида» снова с тобой.

Малкольм поздоровался за руку со всеми присутствующими, сопровождая рукопожатие словами:

– Я – Ян Малкольм. Как дела? А мое дело – математика.

Гранту показалось, что неожиданное приглашение на остров удивило Малкольма даже больше, чем всех остальных.

Грант, конечно же, много о нем слышал. Малкольм был одним из самых известных математиков последнего поколения, которых очень интересовало, «как устроен реальный мир». Эти ученые по многим важным направлениям изменили старые традиции математической науки. Во-первых, они постоянно использовали в работе компьютеры, за что математики старой школы недовольно на них косились. Во-вторых, они работали практически только с нелинейными зависимостями, которые в целом назывались теорией хаоса. В-третьих, эти математики были живо заинтересованы в том, чтобы их вычисления описывали только то, что действительно существует в реальном мире. И, наконец, чтобы подчеркнуть свою принадлежность к живому, настоящему миру, а не к миру сухой отвлеченной науки, они одевались и вели себя с «отвратительным избытком индивидуализма», как назвал их стиль один пожилой академик. Короче говоря, эти молодые математики зачастую держались, как звезды эстрады.

Малкольм уселся в глубокое кожаное кресло. Стюардесса предложила ему напитки. Он попросил:

– Диетическую колу. Размешайте, но не взбалтывайте!

Влажный воздух Далласа просочился в салон через открытые иллюминаторы.

– Разве сегодня не слишком жарко для черного? – спросила Элли.

– Вы ужасно милы, доктор Саттлер, – откликнулся Ян Малкольм. – Я целый день буду смотреть только на ваши стройные ножки. Но – нет, черный цвет очень подходит для жаркой погоды. Если вспомнить об излучении черных тел, то придется признать, что черный – вообще самый лучший цвет в жару. Он излучает наиболее интенсивно. Как бы то ни было, я вообще одеваюсь только в два цвета – черный и серый.

Элли уставилась на него, раскрыв рот от удивления.

– Эти два цвета прекрасно подходят к любой ситуации, – продолжал разглагольствовать Малкольм. – И они неплохо сочетаются – я не буду выглядеть нелепо, если по ошибке надену серые носки с черными брюками.

– А вам не скучно все время носить только черное и серое?