Пархоменко

Командование западного фронта между тем, не обращая на это внимания, присылало резкие и оскорбительные телеграммы, стремясь, видимо, вызвать раздражение, обиду, а если возможно, то и полный отказ от повиновения, то есть бунт. Одна из последних телеграмм, например, говорила: «Впредь точно и беспрекословно исполнять отдаваемые нами приказы». И тотчас же после этой телеграммы Троцкий категорически потребовал ухода Конармии от Львова.

Ворошилов ответил: «Снятие Конармии с Львовского фронта в момент, когда армия подошла вплотную к городу, приковав к себе до семи дивизий противника, является крупнейшей ошибкой».

Троцкий именем верховного командования, обвиняя в неподчинении революционной дисциплине, приказал немедленно идти на север. Командование Конармии вынуждено было подчиниться.

Конармия повернула на север, на Замостье.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

К тому времени, когда Конармия вступила в леса, начались опять дожди, усиливающиеся с каждым днем. Дороги разбухли так, что те тяжелые дороги, по которым делали прорыв возле Самгородка, казались шуткой. Кроме дорог, мучили и плохие вести. Западные армии, то есть те самые, к которым Конармия шла на выручку, отступали, и выручить их теперь невозможно. Западным армиям уже пришлось оставить Брест-Литовск, тем самым позволив панам вести подкрепления с севера и бить Конармию в районах Замостья.

Тридцатого августа Пархоменко спросил у Фомы Бондаря:

— А ты, Фома Ильич, помнишь всех генералов, которых мы били под Львовом?

— Разбили мы там, помнится…

— Подожди. А чью последнюю группу мы били?.. Она еще сформировалась во Франции…

— А!..

— Генерала Галлера, — подсказал Колоколов.

— Разбили мы генерала Галлера… — начал было Бондарь.

— Били, да разбить нам не дали, — сказал Пархоменко со злостью. — А теперь этот Галлер занял Камаров-Тышевце, отрезав нам отход к югу. Опираясь на действия Галлера, командующий белопольской армией Сикорский издал приказ. Мы перехватили его. Он начинается так: «Частям, находящимся в моем распоряжении, в один час ночи 31 августа перейти в энергичное наступление, в результате которого может быть окончательное уничтожение армии Буденного»…

Он бросил шифровку и, заложив руки за спину, крупными шагами стал ходить по избе.

— Сколько у тебя боеприпасов, Саввич?

— На исходе, — ответил Ламычев.

— А сухарей?

— На исходе.

— А энергии?

Ламычев захохотал:

— Пока хватает, Александр Яковлевич. Терпим. Всем туго. Всей стране. А все-таки и терпим, и живем, и даже мечтаем. Мне вон ребята из армейской газеты сказывали, что радио из Москвы прислано. И пишут в том радио, что строится в Москве воздушный корабль. Ну, а раз корабль строится, значит не только что мечтаем, а и полететь на корабле хочем! — И он, подмигнув, тоненьким голоском запел: — «На берегу сидит девица…»

— Кабы не дожди, — сказал, глядя в тусклое, залитое водой окно, Колоколов, — мы бы и из этого приключения с честью выкарабкались.

Пархоменко засмеялся:

— А вы не в окно глядите, а на Ламычева. Корабль! Не могут они нас погубить. У нас — корабль, выплывем. Не по воздуху, так по воде!

Ламычев обиделся.

— Да я не с обидой, а с уважением к тебе сказал, — проговорил Пархоменко, протягивая Ламычеву табак. — Кури, да надо к частям.

Частям идти было все трудней и трудней.

Просеки и лесные дороги превратились в непроходимое болото. Над этими болотами, как только расходились тучи, вместе с волнами комаров появлялись белопольские самолеты. Они бросали бомбы и обстреливали из пулеметов. Чтобы прогонять самолеты, эскадроны придумали «решето». При звуке мотора бойцы строились в большое каре, и, когда самолет оказывался над этим каре, они открывали огонь. Самолет, опутанный сплошной сетью пуль, падал на землю. И вскоре шум мотора не пугал, как раньше, бойцов, а, наоборот, веселил их, вызывая азарт.

Однажды дивизия увидела крупные просветы между соснами.

Бойцы прибавили шагу.

Перед ними, поросшие мелким кустарником, сквозь которые видны были нескончаемые кочки, простирались непроходимые торфяные болота. Конармия зашла в тупик.

Пархоменко, стоя перед вонючей коричнево-зеленой топью, сказал Колоколову:

— Когда-то, при царском режиме, сидел я в тюрьме. Я и тогда интересовался военным делом. И сидел там тоже один офицер. Я и попроси его: «Учи». Он учил ничего, с толком, только очень дефиле любил. «Дефиле, дескать, это такое положение, когда ты в узком месте заперт и со всех сторон на тебя враг жмет». Я не верил. Не может существовать такого положения для настоящего солдата! И ни разу в него не попадал. А теперь, товарищ начштаба, я в дефиле?

— В дефиле, — ответил Колоколов. — И, можно даже сказать, в классическом.

— А корабль! — с хохотом сказал Пархоменко. — У нас же корабль есть в запасе! Корабль — вера он называется! Вера! Выйдем, Ламычев? Выплывем?

— Обязаны, — сказал Ламычев.

— Выйдем!

И вышли.

Так как армию нельзя было развернуть для боя, а дальнейшее углубление в леса грозило ей полной гибелью, командование приказало повернуть на восток.

— Выйдем!