Парковая зона

Санек выбросил вперед кулак и погрозил своей несдержанной подруге:

– Сразу и однова – убью! Попробуй еще так сделай!

Нинка смеясь повалилась на кровать:

– Ой, напугал! Боюсь вся прямо! Ты мне еще не муж пока!

– Нинок, не буди зверя! Кровь будет! – Санек оглянулся по сторонам. – Где Верка, подруга твоя?

– А-то ты не знаешь? На танцах Верка. Где ж ей еще быть? Это я у тебя такая верная. Сижу, слезы лью…

Тут за дверью, в коридорчике, что-то загремело, послышался короткий смешок, дверь распахнулась, и в дом яркой бабочкой вспорхнуло, как показалось Метелкину, Божье создание, сотворенное из лепестков роз, свежести утреннего ветерка и света.

Иван видел перед собой только облачко цветущей пыльцы да трепещущий ажур крыльев.

Юношеская пылкость оправдывает любые восторги.

За бабочкой, как-то бочком-бочком, выдвинулся долговязый малый в сверкающих при электрическом свете очочках. Увидав перед собой двух незнакомых парней, он смутился и, как застенчивый студент, затоптался у порога.

Санек нервно забарабанил пальцами по столу и так взглянул на долговязого, что тот заспешил, засобирался, извиняясь неизвестно за что.

– Я Верочку только до дома проводил, – предварительно сняв очки, затараторил парень. – Я ничего. Я ухожу! Ухожу! – и враз растворился. Стал – ничто и нигде. Только испуганно взвизгнула дощатая дверь в сенцах, да колыхнулся за окном черной медведицей лохматый куст, на который, не выдержав взгляда влетевшей прелестницы, Иван как раз и смотрел.

– Саша, опять буянить пришел? – голос у прелестницы оказался обволакивающе тягучим и вязким – такой бывает вишневая смолка, вытекающая на солнце, в которой вязнут всякие Божьи твари. Такой голос раз послушаешь, и будешь барахтаться в нем, как те мошки.

Медовый голос. Обольстительный.

– Саша, я кого спрашиваю?

Но вопрос, поставленный в лоб, Санька никак не смутил. Не тот он человек, чтобы краснеть за свои поступки. Бабы – они и есть бабы! Что ж перед ними теперь на цирлах стоять, что ли? Ну, перебрал маленько. Пьяненький пришел. Гостей разогнал. Было дело – Нинку колотил, зубы-то он ей тогда не выбил! Вон она щерится во все тридцать два. Коль бьет, значит любит. Подумаешь – в глаз дал? Не говори поперек! Вот он какой, Сашка Шутилин! Такие своих друзей на бабу не сменяют, как Стенька Разин. Бабьим угодником Санек никогда не будет!

Такая философия и образ мыслей должны быть у парня с городской окраины. Кулак за все в ответе.

– Верка, промеж ног дверка, ругаться мы опосля будем. Ты лучше вот на моего друга взгляни. Видишь бутончика какого к тебе привел! Бычок, а не бутончик!

По всему было видно, что в этом доме Санек – свой человек. Мужик!

Циничный и грязный каламбур вбил Ивана в пол, как гвоздь по самую шляпку. Он-то думал, что эта прелестница, эта розочка, волшебная фея сейчас взорвется, выпустит свои шипы и колючки, и сотни жал вопьются в бедного Санька за его несусветную похабщину.

Но она, эта фея, бабочка-капустница, сказала довольно миролюбиво и с растяжкой:

– Дурак ты, Санька! И шутки у тебя дурацкие. Смотри, своего товарища в какую краску вогнал!

Очевидно, что подобные шуточки здесь не в новинку, и девушки к ним привыкли. Пообтесались.

На стройплощадках и не такое услышишь, но Ивану стало почему-то невыносимо стыдно и за себя, и за своего несдержанного друга, хотя в другие моменты он и сам мог бы запустить в разговор что-нибудь и покруче. Но здесь подобное он никак не представлял себе возможным.

Как ни в чем не бывало фея подошла к смущенному Метелкину и протянула узенькую, как детская туфелька, ладонь:

– Вера Павловна!

«Совсем как у Чернышевского!» – подумал Иван и, чтобы казаться как можно более развязным, сказал:

– Рахметов! Из романа «Что делать?».

Санек коротко хохотнул:

– Ну, допустим, что делать – мы знаем, нас учить не надо. Я и сам такой роман нарисую, что чертям завидно будет!

– Ты что, татарин, что ли? – не поняла шутку фея. – Звать-то тебя как? Я же не училка какая-нибудь, чтоб по фамилиям обращаться!

Вера Павловна, Верка эта, и слыхом не слыхивала об экзальтированном кандидате в мировые революционеры.

Иван назвал свое имя.

– Чудное какое-то у тебя имя, редкое, – сказала она с издевкой. – Ну, значит, и ты называй меня Верой.

– Верка, ты его целоваться научи! У него еще сургучную печать с губ не сняли. Он – как бутылка непочатая. Распечатай его, Верка! Поставь метку, чтоб всю жизнь помнил и наших не забывал!

…Да, прав тогда оказался недавно демобилизованный воин Советской Армии Александр Шутилин, Санёк, товарищ Метелкина по забавам невинным и «винным» тоже. Иван ничего не забыл. Иван все помнил. То было время бесхитростных радостей и простых истин, естественных желаний, нестерпимых и острых своей новизной, когда тело ликует, а душа томится.

Но кто думает о душе в свои молодые неоглядные годы?

Учила Вера Павловна, а попросту Верка, Ивана Метелкина. Учила, но наука это давалась ему не сразу.