Парламент Её Величества

Перекусив и слегка выпив, господа «верховники» повеселели. Даже канцлер, хлебнув кофия, взбодрился и продолжил разговор:

– Так что, господа, кого на царство-то будем звать? Или, как в старину, Земский собор созовем?

– Не как в старину получится, а как в Польше, – проворчал фельдмаршал Долгоруков. – Соберется шляхта – рвань да срань всякая, зачнет орать. Нет уж, самим надобно выбрать.

– Может, царицу Евдокию Федоровну – старицу Елену – на трон посадим? – предложил сибирский губернатор. – Как-никак, законная супруга Петра Лексеича, древнего рода, не чета бывшей портомойке. А, Гавриил Иванович, как считаешь? А то, что иночество приняла, так ничего страшного. Клобук-то не гвоздями к голове прибит. Да и в монашки ее упекли помимо воли. Архиереи, вроде Феофана нашего, враз докажут, что покойный император ради блуда законную жену в обитель посадил.

– Может, оно бы и неплохо, – пожал плечами канцлер. – Только старица-то худа совсем. Еле-еле душа в теле. Захочет ли? А коли захочет, что толку? Год-два поправит, а помрет потом, опять царя иль царицу искать? Нет, надобно, чтобы правитель надолго сел.

Все присутствующие закивали, а Головкин продолжал рассуждать:

– Кто там у нас следующий-то? По мужеской линии идет у нас внук Петра Алексеевича, через дочерь его, Анну Петровну, царствие ей небесное. Как там его? Карл или Петр?

– Полностью – Карл Петер Ульрих, герцог Гольштейн-Готторпский[10], – сообщил Василь Лукич.

– Мать твою, Карл Петер Ульрих, да еще и Гольштейн какой-то там. Так просто и не выговоришь, а выговоришь, язык сломаешь, – чуть не сплюнул фельдмаршал Долгоруков.

– Так Карла Петера недолго в Петра окрестить, – пожал плечами дипломат. – Будет у нас император Петр Третий. А по малолетству регента ему толкового назначим.

– Сколько лет-то ему, Карлу Петеру? Не то два, не то три? – задумчиво изрек Алексей Григорьевич. – Стало быть, пригласим его, а вместе с ним батюшка его пожалует, Карл Фридрих. А ведь пожалует. Тем паче что он с нами в равном чине – член Верховного тайного совета. Крови-то он попортил тогда.

– Спасибо Алексашке. Хоть сволочь изрядная, но хоть одно доброе дело сделал – немца выжил, – вставил фельдмаршал Долгоруков.

«Верховники» засопели. Не забыли еще, как после свадьбы любимой дщери Петровой – Анны с герцогом Карлом Фридрихом, приходившимся племянником шведскому королю Карлу XII, оного Карлу выгнать не могли. Верно, метил свою супругу в наследницы[11]. И Катька-портомойка ему благоволила – сделала генералом и членом Верховного тайного совета. И только после смерти императрицы Алексашка Меншиков, мечтавший оженить малолетнего государя на своей дочери, сумел-таки выгнать Карла Фридриха с молодой женой…

Князь Михаил Михайлович Голицын с тревогой посмотрел на старшего брата. Не огорчился бы Дмитрий Михалыч… У него, у сердешного, были причины немецкого герцога недолюбливать. Семь лет назад, когда был еще жив император Петр Великий, попал князь Дмитрий в опалу. И так попал, что не домашним арестом, а ссылкой или эшафотом могло закончиться. Не хотелось идти, а пришлось. И пришлось потомку Великого князя Литовского Гедимина Катьке-портомойке, шлюхе обозной, в ножки кланяться. Да так кланяться, что синяк потом со лба не сходил. А что делать? Лучше на турка или шведа в атаку идти, в бою погибнуть, чем в ссылку ехать. А герцог, каналья этакая, – еще и не зять был, а Анькин жених, без стука к императрице вошел, да такую картину и увидел. Ну, увидел бы и увидел, с кем не бывает? Так нет же, потом, пока в России жил, смотрел на князя и пакостно ухмылялся, да еще и болтал об этом кому ни попадя. Будь это кто другой, согнули б его Голицыны в бараний рог, а тут…

Но герцог Шлезвиг-Голштинский не у одного Голицына в печенках сидел. Долгоруковы тоже от него натерпелись.

– Нет уж, господа, – твердо сказал сибирский губернатор. – Отродьев портомойки – младенца ли, с немцем-папашей, без папаши ли, или Лизку-распутницу – к престолу и близко подпускать нельзя. Так?

«Истинно так!», «Верно речешь!», «Не бывать выблядкам[12] на русском престоле!» – заголосили Долгоруковы, а Голицыны, в знак согласия, только склонили парики.

Общее решение высказал канцлер:

– Пусть Карл Петер Ульрих в немецких землях сидит, а Лизка – Елизавета Петровна, – поправился Головкин, – пребывает в прежнем состоянии. Пущай на охоту ездит, по ассамблеям с кавалерами скачет.

– С кавалерами скачет! Это они на ней скачут! Справная кобыленка, круглая… – сочно заржал фельдмаршал Долгоруков.

Долгорукова никто не поддержал. Не из уважения к дочери Петра Великого – было бы кого уважать! – а из-за серьезности собрания. Дела важные, государственные, и неча туда какую-то Лизку приплетать. Только дипломат Василь Лукич по привычке, обретенной в Версале, изящно приподнял правую бровь – мол, если и знаем, да не скажем!

Наступило неловкое молчание. Вельможи поджимали губы, кто-то начал покусывать локон парика. Наконец со своего стула встал Дмитрий Михайлович Голицын.