Пармская обитель

«Сейчас увидим, как польются слезы из прекрасных глаз, — сказал он про себя, потирая руки. — Она явилась просить о помиловании. Наконец-то эта гордая красавица готова унизиться. Она была просто невыносима — всегда такой независимый вид! И при малейшей обиде ее выразительные глаза как будто говорили мне: „В Неаполе или Милане было бы куда приятнее жить, чем в вашей маленькой Парме“. Но вот, хотя я и не властитель Неаполя или Милана, а пришлось, наконец, этой знатной даме просить меня о том, что зависит только от моей воли и чего она жаждет добиться. Я всегда думал, что с появлением у нас ее племянника мне удастся подрезать ей крылышки».

Улыбаясь от таких мыслей и строя приятные предположения, принц прохаживался по кабинету, а генерал Фонтана стоял у дверей навытяжку, точно солдат на смотру. Видя, как блестят у принца глаза и вспоминая о дорожном костюме герцогини, он решил, что рушится монархия. Изумление его стало беспредельным, когда принц сказал ему:

— Попросите герцогиню подождать четверть часа.

Генерал-адъютант круто сделал поворот, как солдат на параде. Принц опять улыбнулся.

«Для Фонтана непривычно, — подумал он, — что эта гордая особа должна ждать в приемной. Его удивленное лицо, когда он скажет: „Подождите четверть часа“, прекрасно подготовит переход к трогательным слезам, которые скоро польются в моем кабинете».

Эти четверть часа были отрадны для принца: он расхаживал по кабинету твердым и ровным шагом, он царствовал.

«Нельзя позволить себе ни одного сколько-нибудь неуместного слова. Каковы бы ни были мои чувства по отношению к герцогине, я должен помнить, что это одна из самых знатных дам моего двора. Интересно, как Людовик XIV говорил с принцессами, своими дочерьми, когда бывал недоволен ими?» И взгляд принца остановился на портрете великого короля.

Забавнее всего, что принц совсем не спрашивал себя, помилует ли он Фабрицио и в чем выразится это помилование. Наконец, минут через двадцать, преданный Фонтана снова появился у дверей, но не произнес ни слова.

— Герцогиня Сансеверина может войти! — крикнул принц театральным тоном.

«Сейчас начнутся слезы», — подумал принц и, словно готовясь к такому зрелищу, вынул из кармана носовой платок.

Никогда еще герцогиня не была так воздушна и так хороша, ей нельзя было дать и двадцати пяти лет. Видя, как она идет быстрой и легкой поступью, едва касаясь ковра, бедняга адъютант чуть не лишился рассудка.

— Очень прошу, ваше высочество, извинить меня, — весело сказала она нежным своим голосом, — я позволила себе явиться к вам в костюме, не совсем подобающем для этого, но вы, ваше высочество, приучили меня к благосклонной вашей снисходительности, и я надеюсь, что вы и сейчас не откажете в ней.

Герцогиня проговорила это довольно медленно, желая насладиться упоительным зрелищем: лицо принца выразило величайшее удивление, а поворот головы и положение рук все еще были преисполнены важности. Принц стоял, словно громом пораженный, и время от времени испуганно выкрикивал фальцетом:

— Как? Как?

Герцогиня же, закончив свои извинения, помолчала, словно выжидая из почтительности, когда принц подыщет ответ, а затем добавила:

— Надеюсь, что вы, ваше высочество, соблаговолите простить мне мой неподобающий костюм.

Но когда она произносила эти слова, ее насмешливые глаза горели так ярко, что принц не мог выдержать их блеска и вперил взгляд в потолок, что было у него самым верным признаком крайнего смущения.

— Как? Как? — воскликнул он еще раз, а затем ему посчастливилось придумать следующую фразу:

— Садитесь же, герцогиня, прошу вас!

Он сам довольно любезно пододвинул для нее кресло; герцогиня не осталась равнодушной к такой учтивости и умерила огонь негодования в своих глазах.

— Как? Как? — повторил принц, беспокойно двигаясь в кресле, как будто проверяя его прочность.

— Я сейчас уезжаю. Хочу воспользоваться ночной прохладой для путешествия на почтовых, — заговорила герцогиня. — А так как мое отсутствие, вероятно, будет довольно длительным, я не хотела покинуть владения вашего высочества, не выразив признательности за то благоволение, которое вы выказывали мне в течение пяти лет.

Только тут принц, наконец, понял и побледнел: в целом мире не нашлось бы человека, который страдал бы сильнее его, когда обманывался в своем предвидении; затем он принял величественную позу, вполне достойную портрета Людовика XIV, висевшего у него перед глазами.

«В добрый час, — сказала про себя герцогиня. — Вспомнил, что он мужчина!»

— А что за причина вашего внезапного отъезда? — спросил принц довольно твердым тоном.

— У меня уже давно было такое намерение, а ускорить отъезд заставило меня ничтожное оскорбление, нанесенное монсиньору дель Донго, которого завтра приговорят к смертной казни или к каторжным работам.

— И в какой же город вы направляетесь?

— Думаю поехать в Неаполь.

И, вставая, она добавила:

— Мне остается лишь проститься с вашим высочеством и почтительно поблагодарить вас за ваши прежние милости.