Парни нашего двора

Поезд мой стоял под парами, у меня был даже билет, полученный по воинскому требованию, и вагон — не какой-нибудь, а купейный, для выздоравливающих раненых. Дядя все устроил, хотелось ему сделать для меня и кое-что посерьезней.

— Слушай, племяш. Пуля — дура. И штык — не всегда молодец. Возвращайся-ка после отпуска ко мне, я тебя в Москве пристрою. Повоевал ты в меру, два ранения, нестроевик уже. Послужишь у нас, здесь тоже не очень спокойно, но все на глазах будешь…

Мать-то, когда с Колымы вернулся, схоронил. Отмучилась. А сынки на фронте. Андрей во флоте воюет. Виктор в разведке. Давно вестей не было. Валентин вот весточку прислал, — лейтенант оживился. — Этот летает на истребителе, кажется, Москву оборонял. Над речкой Зушей под Мценском сбили его. Госпитализировали… А на станции Змеевка, — продолжал дядя…

— На станции Змеевка, — ставил задачу комэск экипажам, — скапливаются танки противника. Надо помешать им. Облачность густая, пойдем выше ее, обманем зенитчиков. Вон их сколько понавтыкали! — Колпаков потыкал карандашом в точки, помеченные на карте. — Такой заслон не проскочить даже на бреющем. Смотрите в оба, — и оглядел из-под нависших бровей командиров — внимательны ли, особо скосился на своего выученика Валентина Гусакова, словно спрашивал: «Ты-то уяснил?» Потом опять уставился в карту, повел карандашом над квадратами…

— Пойдем вот этаким курсом до линии фронта. Передовую пересечем под углом… Делаем ложный маневр в сторону своего тыла, — огня, мол, испугались. И опять под тем же углом за облака и ложимся на курс Змеевки. Уяснили? Ухо держать востро, с любых ракурсов могут ударить истребители, а мы идем без прикрытия. Все. Вопросы есть?

— Разрешите, товарищ гвардии капитан? — подал голос Валентин. — А если облачность пропадет?

— Типун тебе на язык, Валя, — вскинул брови комэск. — Куда она денется? Зенитками, что ли, разгонят? Прогноз точный!

— Ну а если?

— Действуем по обстановке. Обстановку оцениваю я. На рожон не лезть, машины беречь. Командир полка особо указал, намекнул, что впереди большое дело, полк должен сохранить боеспособность. Так что учтите…

Две красные ракеты взвились над аэродромом. Валентин со своим воздушным стрелком едва успели пристегнуться ремнями, как воздух вспорола третья сигнальная ракета с каким-то змеиным шипеньем. Летчики поочередно доложили о готовности к взлету.

— Выруливать разрешаю, — отчетливо донесся радиоголос комэска.

Самолеты один за другим, кромсая трехлопастными винтами воздух, на малой скорости, притормаживая, а от этого словно спотыкаясь и уткой покачиваясь с крыла на крыло, выруливали на взлетную полосу и становились пара к паре в затылок, готовые к разбегу.

— Пошли! — скомандовал Колпаков.

Пара за парой стремительно взмывали ИЛы и, набрав высоту, также стремительно выстраивались в острый клин-треугольник. Легли на курс. Валентин взглядывал на соседние машины, боялся нарушить, в два размаха крыла, заданный интервал. Привычно следил за указателем курса, высоты, скорости, почти автоматически действовал ручкой управления и ножными педалями, напоминал стрелку:

— Ворон не лови, вострись!

Показалась неровная линия фронта, изрытая огнем и металлом. Поплыла вся в лунных кратерах-воронках нейтральная полоса. Фронт, затаившись, молчал зловеще. Ни одного выстрела, ни с той ни с другой стороны. Похоже, готовится «большее дело» по всей Курско-Орловской дуге. Летчикам с поднебесья видней, чем солдату на земле, пехота впереди себя, кроме кочки ближней, ничего не видит.

«И нас молчком пропустят?» — подумал Валентин, поглядывая на передовую немцев сквозь плексиглас фонаря, и скорее почувствовал, чем увидел, частые всплески пучков молний. Догадался — залпом ударили скорострельные зенитки, трассирующие пунктиры устремились в небо, но Колпаков уже вышел на курс обманного маневра и, как опытный вожак журавлиной стаи, уводил штурмовики от прицельного огня. Белые комья разрывов повисли справа в безопасной для ИЛов отдаленности.

Вот и тяжелая, низко нависшая облачность, о которой говорил комэск. Полоса ее кажется пологим берегом неведомого материка, впору выпускай шасси и приземляйся на все три точки.

Клин ИЛов, почти касаясь тяжелыми брюхами бархатно-плюшевых буро-черных с проседью облаков, разворачивался курсом на запад. Над самолетами, лаская взгляд, высоко-высоко разверзлось бездонное голубое небо с июльским солнцем в зените. Глянешь на такую голую невидаль — и сердце захлестывает волна радости, а посмотришь по сторонам и вниз — защемит-заколет под ложечкой. Земли не видно, за облаками она, оттого, наверное, и рождается тягостное чувство. На какой бы высоте, в какой бы голубизне ни купался ты, поблескивая на солнце могучими крыльями, главным ориентиром для тебя и родником силы твоей остается земля, и ради нее, чтобы золотилась и зеленела, синела венами рек и зеркалами озер земля-матушка, ты — в небе.

Колпаков скрадывал высоту, почти врезался в облачность, трехпалый винт его самолета взвихрил серый своеобразный бурун, убегающий под плоскостями к хвосту.