Парни в бронежилетах

– Все, что мы знаем про Термидора, связано с вашими поисками. На Термидора мы вышли случайно. Он засветился в Чечне с отрубленными пальцами... Наш сотрудник, – следует кивок в сторону Дым Дымыча, – вспомнил, что есть такой старинный обычай, идущий из времен Древнего Египта, у берберов. Мы стали выяснять, не было ли среди дезертиров, бежавших из легиона в Джибути, бербера по национальности. Так замкнулась цепочка. На вас, кстати, замкнулась... – теперь Александр кивает на спрятанную руку Сережи. – Остальное уже выяснилось в ходе анализа ситуации и вашего поведения... Больше у нас данных нет, и мы с удовольствием воспользуемся вашей информацией.

– Я продолжаю, – Сережа кивает серьезно. – Новый подвид терроризма родился именно в голове Термидора. Он его замыслил, предложил «Аль-Кайеде» для использования и сам вызвался провести испытания. С этой целью ему выделена сильная группа, состоящая из боевиков, прошедших испытания во многих горячих точках мира, но в последнее время воевавших в Чечне. Почти все из разных отрядов. Каждый из них в состоянии убивать голыми руками... Это именно то, что нужно Термидору для исполнения. И вот они уже в Москве...

– Я, простите, так и не понял еще, что представляет собой этот новый подвид террористической деятельности, – говорит Тобако.

– Сам Термидор назвал это «фабрикой страха»...

– Красиво звучит, – усмехается Доктор Смерть. – Арабам свойственно стремление к высокой поэзии.

– Берберы не арабы, – поправляет Сохатый.

– А кто?

– Они – берберы... – Дым Дымыч считает, что его ответ исчерпывающий и не нуждается в уточнении.

– Это не суть важно, – продолжает Сережа. – Важно то, что сама идея нового подвида гораздо опаснее простых взрывов. Именно на страх населения это все и рассчитано. Группа боевиков проводит систематические убийства ни в чем не повинных граждан. Они не выбираются по какому-то принципу. Просто расходится группа – в случайных направлениях. И каждый без применения оружия убивает одного человека, сам оставаясь невидимым. В группе более тридцати человек. Представляете, за одну ночь столько убийств... И каждому отрезают указательный палец. Действие как ритуальный символ... Одна ночь! Другая ночь! Третья ночь! Слух разлетается по городу с молниеносной быстротой. Есть у российской прессы и телевидения такая манера – раздувать слухи... Впрочем, такая манера всей прессе свойственна... Короче, в Москве страшная паника! Москвичи не знают, с какой стороны им ждать опасности. Они боятся выйти на улицу, боятся отпустить детей в школу или на прогулку, потому что убийства совершаются и утром, и днем, убивают мужчин, женщин, детей, стариков... Без системы... Единственное условие, чтобы не было свидетелей... В парках, подъездах, собственных квартирах...

– Да, – мрачно соглашается Басаргин, – это серьезная гадость, с которой трудно бороться...

– Потом группа переезжает на несколько дней в другой город, вызывая панику там, потом в третий, потом в четвертый. И никто не знает, куда они дальше направятся... Теперь страх приобретает общероссийские масштабы... И, если потерять их сразу, можно ждать большой беды...

– Почему же вы, обладая такой информацией, не передали ее нашим правоохранительным органам? – вопрос Басаргина резонен и конкретен. И даже высказан с легким раздражением. Так имеет право сказать русский русскому. И русский русского обязан понять.

Сережа понимает и отвечает, вовсе не оправдываясь, а только объясняя ситуацию:

– Потому что это ничего бы вам не дало. Ни вам, ни милиции, ни группе «Альфа». Впрочем, дало бы какой-то краткосрочный эффект, но этот эффект не в состоянии был бы остановить уже запущенную машину. Давайте сразу поставим все точки над «i»... Какие меры в состоянии предпринять правоохранительные органы?

– Перехватить хотя бы самого Термидора. Это уже была бы половина дела, – говорит старший Ангел. Он возмущен так же, как сам Басаргин, но в словах отца больше агрессивности, которую Басаргин старается не проявлять по природной корректности.

– А вот это как раз то, чего я хотел попросить вас не делать... – Сережа обращается не непосредственно к отцу, а ко всем интерполовцам и поочередно оглядывает их одного за другим.

– Почему? – не понимает Пулат, который смотрит на Сережу почти с восторгом в отличие от более строгого отца и совершенно не желает обострять разговор до резковатых нот.