Парни в гетрах

Блеск очей, – писал Мордред…
Алость уст, – писал Мордред…
О, очи звездный блеск хранят…
О, любовь…
О, младая кровь…
О, уста…

Скорбно выразив разочарование, он разорвал лист и, смяв, швырнул в корзину для бумаг.

Очи сердце блеском опьяняют,
Алость губ мой покоряет дух,
Пом-пом, пом-пом, что-то там играют (сгорают?),
И тиль-там, тиль-там, тиль вслух (бух? мух? пух?).

Очи опьяняют блеском сердце,
Алость уст дух покоряет мой.
О, что-то, что-то, что-то скерцо
И что-то где-то там с тобой.

Пьяните блеском сердце, очи,
Дух покоряй мой, алость уст,
О, что-то, что-то лунной ночи,
И нечто, нечто, нечто пуст (куст? хруст? густ?).

Он швырнул лист в корзину и вскочил с приглушенным проклятием. Корзина для бумаг была уже почти полна, но поэтическое чутье твердило ему, что он все еще не достиг совершенства. И он понял причину. Нельзя рассиживаться в кресле и ждать, чтобы тебя осенило вдохновение, – надо метаться, вцепляться в волосы, хрустеть пальцами. Он хотел заметаться по комнате, но льющийся в открытое окно свет луны властно манил его, и он вышел на балкон. В каком-то прыжке внизу расстилался смутно озаренный, полный тайн газон. Подчиняясь порыву, он перемахнул через балюстраду. Волшебный прыжок! Подбодренная изменением окружающей обстановки, его Муза быстренько его обслужила, и он сразу понял, что на этот раз она попала в самую точку, показала товар лицом. Он покружил по газону, и у него сложились следующие строки:

И он как раз взвешивал, так как был взыскательнейшим критиком своих творений, нельзя ли еще чуточку пополировать последнюю строку, когда его взгляд привлекло нечто ослеплявшее блеском и алостью, и, вглядевшись повнимательней, он обнаружил, что занавески его спальни охвачены огнем.

Не стану делать вид, будто мой племянник Мордред во всех отношениях был хладнокровным человеком действия, однако ситуация сложилась для него привычная, и он знал, чего она требует.

– Пожар! – закричал он.

Из окна верхнего этажа высунулась голова. Он узнал в ней голову капитана Биффинга.

– А? – сказал капитан Биффинг.

– Пожар!

– Что?

– Пожар! – повысил голос Мордред. – «П», как в «Полли», «О», как в «Освальде»…

– А! Пожар? – сказал капитан Биффинг. – Ладненько!

И вскоре дом начал извергать своих обитателей.

В последующем, боюсь, Мордред не показал себя с особым блеском. Наш век – век специализации, и вне своей сферы специалист теряется. Гений Мордреда, как мы убедились, сосредоточивался на запаливании пожаров. А гашение их требовало совсем иных навыков, которыми он не обладал. В процессе выгорания серии его квартир он ни разу деятельного участия не принимал, удовлетворяясь тем, что спускался к швейцару и просил его подняться и посмотреть, не может ли он что-нибудь сделать. И вот теперь под взглядом ослепительных глаз Аннабель Спрокетт-Спрокетт он дорого дал бы, чтобы самому распоряжаться борьбой с огнем, но от суровой правды не уйти никуда – Биффи и Гаффи просто вытеснили его со сцены.

У Мордреда сжималось сердце при виде отвратительной компетентности этих ребят. Они потребовали ведер. Они организовали цепь. Фредди Бут грациозно взобрался на балкон, и Алджи Фрипп, стоя на тачке, подавал ему все необходимое. А после того как Мордред, стараясь внести свою лепту, подставил ножку Джеку Гаффингтону и опрокинул два ведра воды на Теда Проссера, ему недвусмысленно посоветовали отвалить подальше и остаться там.

Какие черные десять минут для злополучного молодого поэта! Одного взгляда на искаженное лицо сэра Мургатройда, наблюдавшего тушение, было достаточно, чтобы открыть ему глаза на то, как тяжко переживает благородный старец опасность, угрожающую дому его предков, и каким жгучим будет его негодование против субъекта, из-за которого эта опасность возникла. То же относилось и к леди Спрокетт-Спрокетт, и к Аннабель. Мордред видел тревогу в их глазах, и мысль о том, что вскоре глаза эти обратят на него взоры, полные упрека, заставила его похолодеть до мозга костей.

Вскоре на балкон вышел Фредди Бут и объявил, что все в порядке.

– Огонь погашен, – объявил он, изящно спрыгивая на газон. – Кто-нибудь знает, чья это комната?

Внутренности Мордреда свела судорога, но великолепное мужество Муллинеров послужило ему опорой, и он выступил вперед.

– Моя, – просто сказал он.