Парнокопытные киты, четырехкрылые динозавры, бегающие черви...

Обычный день одного из простых кембриджских профессоров, аспирантов или студентов Сент-Джонса начинается с завтрака, который в 8 часов 30 минут предлагается в buttery {англ. кладовая или масленка — на выбор), скромной зале конца XVI века, с дубовыми столами, скамьями и панелями, украшенными портретами знатных джонианцев (Эразм Дарвин, Поль Дирак, Уильям Вордсворт). Никакой овсянки и в помине — паровые грибы, скворчащий бекон, подрумяненные сосиски, бобы, тушенные в томатном соусе, обжаренные цельные томаты, картошка во всех видах — жаренная хрустящими ломтиками, сваренная маленькими шариками или запеченная крупными клубнями в «жакете» (по-русски в мундире) — все нагромождается на солидных размеров тарелке. Сверху горку венчает яйцо, ярко-желтое — сопливое или слегка поблекшее — обжаренное с обеих сторон. Сок тут же выдавливают из особо понравившегося грейпфрута. Для любителей экзотики — в уголке скромно пылятся коробки с сушеными хлопьями, включая овсяные. Все оплачено студентами: и собственная пища, и профессорская. Отчасти дотируется колледжем за счет сдачи в аренду обширных землевладений. Нагрузил тарелку, присел на скамью, неспешно прочитал свежий номер «Таймс» или «Обсервер», запил соком — и в университет, кто читать, кто слушать.

В 11 часов ровно — «кофе-брейк» в холле или особой комнате факультета. Кофе, как и по всей Северной Европе, — невозможный, поэтому лучше довольствоваться чаем и общением с новейшими выпусками научных и научно-популярных журналов, выставленных тут же на стеллажах, и с коллегами. Главная тема утренних английских бесед — планы на ближайший ланч и обед, если выбор блюд в колледже не устраивает. Самое время также позвонить в лобби колледжа и предупредить о собственном присутствии на ланче и обеде, а также об од-ном-двух гостях, если таковые намечаются. Количество ланчей и обедов в неделю, а также гостей определяется «обеденными привилегиями» в соответствии со званием и заслугами. Можно посещать эти церемонии и чаще, но уже за плату.

12 часов 30 минут. Ланч в колледже подается для профессорско-преподавательского состава в гостиной XVI века. За стол все садятся подряд по мере прибытия, в «рабочей» одежде. Приборы уже на месте. Остается отодвинуть ненужное, если нет желания получить полный набор из первого («сметанный суп из пастернака с тмином»), второго («курица в лимонном соусе») и десерта (фермерский йогурт или клубника со сливками), а также известить прислугу о своих особых предпочтениях. Полагается перекинуться хотя бы парой слов с соседями слева, справа и напротив, поблагодарить за переданный тост и масло, предложить воду из серебряного кувшина…

Однажды — дело было в середине 90-х — моей соседкой оказалась румяная дама плотного, полевого, сложения. Определив во мне неофита, она тут же обрушила на меня неожиданный поток информации о всевозможных одноклеточных существах, настолько непохожих на все остальное, что они давно заслужили выделения в отдельное царство протоктистов, наряду с царствами прокариот (бактерий), растений, животных и грибов. Услышав название «протоктисты» вместо привычного «протисты» (простейшие), я поинтересовался у собеседницы, не знакома ли она с Линн Маргелис или Маргалис, которая пустила в оборот этот термин?[1] (Я не знал, как правильно произносится эта фамилия.) «Маргулис, — поправила она, — это я». К тому времени ланч давно закончился, но согласно традициям колледжа, пока беседа не завершилась, никто пустого стола не покидал, а лишь бросал на нас недобрые, но понимающие взгляды.

Из монолога Маргулис мне особенно запомнился рассказ о каких-то слизевиках. Те то живут в виде свободно питающихся одноклеточных амеб, то сползаются в странном круговороте вместе и образуют либо подвижный плазмодий (то есть маленького, в пару миллиметров длиной, слизня), то нечто похожее на миниатюрный грибок…

Через несколько лет в начале неожиданно теплого сентября я сидел на крутом обрыве реки Юдомы, отделяющий Юго-Восточную Якутию от Хабаровского края, и разглядывал зеленоватые глинистые пласты: вся их поверхность была испещрена замысловатым узором, похожим на стопки тарелок, наваленные сумасшедшей судомойкой. Правда, «тарелки» были не более полусантиметра в диаметре и лежали на боку, так что виднелись одни ребра. Но длина «стопок» доходила до метра. Они извивались, сворачивались и чем-то напоминали следы роющих животных. Но следы никогда не пересекают друг друга (ведь там, где раз прополз, уже все съедено), не ветвятся (черви, разделившиеся и расползшиеся в разные стороны, бывают только в мультфильмах) и редко так сильно увеличиваются в диаметре. Так что это? Попадись мне нечто подобное в кембрийской толще, прошел бы мимо. Но кембрийские слои начинались в ста метрах выше пластов со следами, в ином измерении пространственно-временного континуума — через 10 миллионов лет. А в эдиакарском периоде, где я в тот момент пребывал, ко всему мало-мальски необычному следовало относиться с особым вниманием.