Пародии, Эпиграммы

10 мая. Ну вот, я уже на новом заводе. Веду новую жизнь, пишу в центральные органы и товарищу Клещенко, которому сегодня отправил письмо следующего содержания: "Дорогой товарищ Клещенко! Ну вот, я уже на новом заводе, веду новую жизнь, пишу в центральные органы и когда подумаю, что и здесь меня окружают пролетарии, сердце наполняется гордостью.

Спасибо тебе за то, что ты помог мне проработать и оформить мое отношение к моим прежним ошибкам. Многое я осознал и уже вырос. Вчера уже брился в парикмахерской сталелитейного цеха.

Посылаю тебе стихи, написанные мною сегодня ночью в чугунолитейном цехе.

Люблю я заводские трубы

И звездное небо в дыму.

Вагранки, мартены мне любы,

Не знаю и сам почему.

Люблю всевозможный я скрежет

И шелест различных ремней,

И мысли мои уж не те же,

А стали как будто ясней.

Петр Воякин

P. S. Как твое мнение?

Р. Р. S. Погоды здесь стоят хорошие. Имеется пруд, в котором можно ловить карасей. В общем, строительство развертывается. Приезжай!"

С. Клычков

КЛЫЧКУХИНСКИЙ ЧЕРТЯКИРЬ

Эх, теперь не те времена, что допрежь были. Теперь народ образованный, на лисапетах ездит, ДРУГ дружку по проволоке за тридевять земель словогонами хает. А чтоб с чертом за ручку поздороваться али домового со днем ангела поздравить -- и думать не моги. Гордый нынче народ пошел, едят его мухи с комарами!

А ежели раскумекать, так нешто без чертей жить можно? Лешогоны, да оборотни, да русалки для нашего брата, клычкухинского писателя, самое что ни на есть разлюбезное дело.

Выйдешь в ополночь на лесную прогалину -- экая благодать! -- зайчья на поляне скачет не разбери-бери. Почитай, тысчи полторы будет. Зайчихи, словно девки, хоровод водят, песни поют и калган нюхают.

А уж чертячины этой -- видимо-невидимо -- инда глаза свербят. А в ушах звон -- то ли глав-черт Анчутка соловьем причмокивает, то ли ведьма кукушкой кукует. Шут его разберет!

Конечно, городскому все черти на один лад. У городского глаз порченый и плоть пришибленная. АН черти-то разные бывают. У иного бородка штопором, у иного хвост загогулиной. А бывают и такие -- ни бороды, ни хвоста, кругл, как бабье колено. Одно слово... сунгуз.

Иной маловер усомнится и головой покачает. Дескать, мели, Емеля, -твоя неделя. А мне што. Пойди-ка, проверь! Окромя пней да шишек еловых ничего не увидишь. Потому черти народ дошлый. В городах, может, и есть, а может и нет.

А в Клычкухине их тьма-тьмущая. И каждый мне сват и брат, и с каждым у меня разговор душевный.

Недаром и кличут меня по всей округе -- клычкухинский чертякирь.

М.Кольцов

О НРАВАХ ЗАХОЛУСТИНСКА

Прежде чем говорить о нравах уездного города Захолустинска, позволю себе сказать несколько слов о Лондоне.

Как всем известно, пыль столетий покрывает стены Вестминстерского аббатства, гранитную лужайку Трафальгарского сквера и внушительный живот полисмена, олицетворяющего мощь великой Британии на перекрестке Оксфорд-стрита.

Я не имею чести состоять фельетонистом "Таймса" (хотя позволю себе заметить, что подписчикам этого достопочтенного органа было бы полезней читать, не скажу -- мои, но, если хотите, -- наши фельетоны), тем не менее я имел сомнительное удовольствие присутствовать на том балаганном представлении, которое писаками из Скотланд-Ярда именуется большим парламентским днем.

Нужно присутствовать самому, чтобы в полной мере оценить акробатические способности гнусных разновидностей дряхлого парламентаризма.

Ллойд-Джордж, эта старая лисица с благопристойными манерами джентльмена с большой дороги, вилял либеральным потрепанным хвостом.

Извините за выражение, Рамзай Макдональд показал высшую форму социал-предательства, влезши к его величеству королю Георгу без помощи казанского мыла. Наконец, Чемберлен -- эта достопочтенная обезьяна с моноклем и шанхайская гиена в смокинге -- продемонстрировал непреклонную твердолобость матерого консерватора.

Нужно ли ко всему сказанному добавлять, что нравы нашего Захолустинска ни в малейшей степени не похожи на нравы Лондона!

Полагаю, что сами читатели сделают соответствующие выводы. Конечно, не в пользу последнего. И правильно поступят.

Л. Леонов

ПЛОТЬ

Лось пил водку стаканами.

В дебрях опаленной гортани булькала и клокотала губительная влага, и преизбыток ее стекал по волосатой звериности бороды, капая на равнодушную дубовость стола.

Нехитрая ржавая снедь, именуемая сельдью, мокла заедино с бородавчатой овощью. Огурец был вял и податлив и понуро похрустывал на жерновах зубов, как мерзлый снежок под ногами запоздалого прохожего.

Оранжевая теплынь разливалась по тулову. Мир взрывался и падал в огуречный рассол. Наступал тот ответственный час, в который выбалтывается сокровенное и воображением овладевает апокалипсическое видение.

В ту пору и возникла в позлащенном оранжевом закатом оконце хмурая иноческая скуфья.

Недоброй черностью глаз монашек взирал на пиршество.

-- Ты чего, тим-тим-тим, уставился? -- преве-село и пребодро воскрикнул Лось. -- Влезай, присаживайся. Как звать-то?

-- Евразии, -- проскрипела скуфья.

-- Водчонки небось хочешь, индюшкин кот?