Пародия

И Моня, и Сема кушали.
А чем он хуже других?
Так что трещали заушины,
Абраша ел за двоих.

Судьба сыграла историю.
Подсыпала чепухи:
Прочили в консерваторию,
А он засел за стихи.

Так что же? Прикажете бросить?
Нет — так нет.
И Абрам, несмотря на осень,
Писал о весне сонет.

Поэзия — солнце на выгоне,
Это же надо понять,
Но папаша кричал:
— Мишигенер![3]
— Цудрейтер![4] —
Кричала мать.

Сколько бумаги испорчено!
Сколько ночей без сна!
Абрашу стихами корчило.
Еще бы.
Весна!

Счастье — оно как трактор,
Счастье не для ворон.
Стол.
За столом редактор.
Кричит в телефон.

Ой, какой он сердитый!
Боже ты мой!
Сердце, в груди не стучи ты,
Лучше сбежим домой.

Но дом — это кинодрама,
Это же Йомкипур![5]
И Абраша редактору прямо
Сунул стихов стопу.

И редактор крикнул кукушкой:
— Что такое? Поэт?
Так из вас не получится Пушкин!
Стихи — нет!

Так что же? Прикажете плакать?
Нет — так нет.
И Абрам, проклиная слякоть,
Прослезился в жилет.

Но стихи есть фактор.
Как еда и свет.
— Нет, — сказал редактор.
— Да, — сказал поэт.

Сердце, будь упрямо,
Плюнь на всех врагов.
Жизнь — сплошная драма,
Если нет стихов.

Сколько нужно рифм им?
Сколько нужно слов?
Только б сшить тахрихим[6]
Для редакторов!

Постоянство

Песни юности слагая.
Весь красивый и тугой.
Восклицал я: дорогая!
Ты шептала: дорогой!
Критик нас пугал, ругая,
Ну, а мы — ни в зуб ногой.
Восклицал я: дорогая!
Ты шептала: дорогой!
Передышки избегая,
Дни, декады, год, другой
Восклицал я: дорогая!
Ты шептала: дорогой!
От любви изнемогая,
Ждем — придет конец благой.
Я воскликну: дорогая!
Ты шепнешь мне: дорогой!
И попросим попугая
Быть понятливым слугой.
Чтоб кричал он, помогая:
— Дорогая! Дорогой!

Борис КОРНИЛОВ

Песнь

Зряще мя безгласна, бездыханна,
с вздутым выражением лица,
не вынайте пулю из нагана,
шкуру не сымайте с жеребца.
Жеребец стоит лиловой глыбой,
пышет из его ноздрей огонь,
он хвостом помахивает, ибо
это преимущественно конь.
Поелику саван я скидаю,
всуе плакать, друзи и родня,
задираю ногу и сидаю
на того арабского коня.
Без разгону на него стрибаю,
зрю на географию страны,
непрерывно шашкою рубаю
личность представителя шпаны.
Я рубаю, и ни в коем разе
промаху рубанье не дает.
Личность упадает прямо наземь,
не подносит и сама не пьет.
Возлегает от меня ошую,
впрочем, на ошую наплевать,
ибо надо самую большую,
безусловно, песню запевать.
Запеваю, ставлю исходящий
номер во главу ее угла.
И ховаю одесную в ящик
письменного моего стола.

Петр ОРЕШИН

Ржаная душа