Часам к девяти утра мы нагнали немецкую мотопехотную колонну и поехали прямо по ней, разгоняя в стороны пехоту и круша автомашины и повозки. Впереди колонны шел танк, в который нам пришлось трижды стрелять, пока мы его не подбили. Короткоствольный T-III успел один раз выстрелить по нам, ударив снарядом по башне и не причинив нам значительных повреждений.
Оторвавшись от колонны, мы на полной скорости неслись на восток, к своим. Вероятно, у немцев хорошо работала радиосвязь, потому что километров через двадцать мы попали в артиллерийскую засаду, устроенную прямо на дороге.
Механик-водитель, геройский мужик, повел танк прямо на пушки, надеясь на сильную лобовую броню. Один из заводских механиков успел два раза выстрелить из орудия по пушкам, другой стрелял по ним из пулемета, что позволило нам прорваться сквозь засаду, свернуть с дороги и уходить в сторону леса. Затем я помню страшный удар в башню и в борт.
Очнулся я на земле, ощущая запах горелой ткани и горящей резины. Вокруг меня стояли немецкие солдаты и офицеры и смотрели на меня. Стояла невыносимая тишина. Я кое-как поднялся на ноги и увидел, что нахожусь недалеко от нашего горящего танка, который тушили с десяток солдат. Левая гусеница танка была полностью разбита. Боковая броня на уровне механика-водителя вдавлена, башня свернута набок.
Около танка лежали тела моих трех спутников. Я пошел к ним. Меня никто не останавливал. По виду повреждений танка, в нас стреляли сбоку и сзади из 88-мм зенитной пушки. Механик-водитель и два заводских механика были убиты осколками брони, оторвавшимися от башни в месте попадания снаряда. Вероятно, так же был убит и механик-водитель. Я пошевелил их еще теплые тела и не почувствовал в них жизни.
Меня спасло только то, что я находился на дне боевого отделения. Ударь снаряд чуть правее, и механик-водитель так же бы стоял над нашими телами. Вытерев лицо рукой, я увидел на ней кровь. Кровь сочилась и из правого уха. Динамический удар был настолько силен, что я только чудом остался жив. Возможно, мой ангел-хранитель постоянно был со мной в России.
Ко мне никто не подходил и ничего не спрашивал. Повернувшись к офицеру, я сказал ему:
– Geben Sie mir bitte ein Glass Wasser trinken.
Офицер удивился и приказал солдату подать мне фляжку с водой.
Я напился и умылся остатками воды, смыв с себя кровь и копоть. Постепенно слух возвращался ко мне. Преодолевая шум, стоявший в ушах, я услышал, как солдаты обзывают меня разными словами и призывают устроить мне отмщение за уничтоженную колонну мотопехоты. Их сдерживало только присутствие офицера, который внимательно и неподвижно смотрел на меня.
Терять мне было нечего, кроме семьи, которую я по-настоящему любил и всей душой хотел к ней вернуться.
Разыгрывать из себя патриота, который с криком: «Русские в плен не сдаются!» с камнем в руках бросился бы на толпу вооруженных солдат, было, по крайней мере, глупо. Одной жертвой войны больше.
Повернувшись к офицеру, я сказал ему достаточно твердо по-немецки, что я немецкий офицер и требую доставить меня к высшему командованию.
Не выразив никакого удивления, офицер приказал тщательно обыскать меня и посадить в бронетранспортер. Из бронетранспортера я еще раз взглянул на подбитую «тридцатьчетверку», и мне вспомнился азарт боя и наш прорыв через противотанковую засаду.
Глава 34
Меня привезли в штаб немецкого соединения, располагавшийся в городе Гродно, и привели в комнату, где находились капитан и оберлейтнант, говорившие по-русски.
Допрос начался по всем правилам науки, которая преподается во всех специальных школах разведки и контрразведки. Фамилия, имя, отчество, год и место рождения и так далее. Вопросы мне задают по-русски, отвечаю им по-немецки.
Наконец капитан не выдержал, встал и заявил, что если я не буду отвечать на их вопросы, то меня расстреляют как русского шпиона. Не мог же я им ответить, кто я есть на самом деле. Единственное, что я попросил у них, доложить обо мне генералу Гудериану как о человеке, который может ему много сообщить о новом русском танке.
Немного подумав, офицеры вызвали охрану и меня отвели в отдельную комнату, бывшую чьим-то маленьким кабинетом.
Часа через два эти офицеры вывели меня на улицу, посадили в машину, и мы поехали в пригород Гродно, где в небольшом отдельном домике располагалась резиденция генерала Гудериана.
Гудериан сильно изменился со времени нашей учебы в военном училище и последней случайной встречи в городе Казани.
По традиции военных училищ, если однокашники не находятся в прямом подчинении один у другого, то они всегда обращаются друг к другу на «ты». Точно также и я обратился к генерал-лейтенанту Гудериану:
– Здравствуй, Гейнц, не узнаешь?
Гудериан подошел ко мне, всмотрелся, и ничего не сказал.
Я напомнил ему:
– А, помнишь, в 1926 году мы встретились с тобой в России в городе Казани, и ты долго смотрел мне в след?
Гейнц, как бы раздумывая, неуверенно произнес:
– Йохим, это ты?
Я утвердительно кивнул головой.
– Но почему ты оказался во вражеском танке, разметавшем колонну мотопехоты? – спросил Гудериан