Пароль — «Брусника»

А беда действительно была большая: гестапо арестовало связную Тоню Соколову… По заданию подполья Соколова перебралась в одну из деревень Уздинского района, где она держала связь со скрывающимися в лесу в землянке нашими ранеными. Тоня снабжала их медикаментами, одеждой, передавала им документы и выполняла еще целый ряд заданий. В этой же деревне находилась и семья Соколовой — ее мать и двухлетний сын.

В этот раз Тоня, как обычно, пришла к Марии, сообщила ей очередные сведения и сказала:

— Маруся, еще раненые прибыли. Много тяжелых. Срочно нужны йод и перевязочный материал…

Мария собиралась недолго, накинула платок на голову, надела старенькую жакетку, и женщины ушли. Они шли по знакомой им дороге по направлению к гетто, выбрали удобный момент и поодиночке с разных сторон подлезли под проволоку. Также, делая вид, что они не связаны друг с другом, пошли в больницу, где подпольщица — врач Любовь Исааковна Иргер приняла их и снабдила всем, чем могла. Получилось два довольно объемистых узла: перевязочные материалы, вата, четыре килограмма соли и большая граненая бутыль с йодом. Теперь надо было уйти незамеченными из гетто и добраться до Кузнечного переулка, где жила Мария. А путь был неблизкий. Выйти из гетто помогли свои люди: одни отвлекли внимание полицаев, а другие прикрыли отход подпольщиц. Женщины ловко пролезли под проволокой и разошлись в разные стороны, договорившись встретиться у Марии. На этот раз все сошло благополучно — никто не остановил их по дороге домой. Рано утром, едва начало светать, Тоня встала, нагнулась над Марией.

— Ты не спишь? — шепотом спросила она. — А я сама не знаю, что со мною. Всю ночь не могла заснуть. Все о своих думаю, прямо сердце извелось. Наверное, что-то случится — вот чувствую, не надо мне домой идти, а не могу…

Никогда Тоня так не говорила, ее всегда можно было считать образцом сдержанности и спокойствия. Ее волнение передалось и Марии.

— Ну что ты, Тоня, говоришь, ничего с твоими не случилось. А если домой сейчас идти не хочешь, то не ходи. Подожди у меня. Я сама туда схожу.

— Нет, я обязательно пойду, нельзя иначе. Там ведь люди гибнут. А тебе туда и подавно идти не стоит. Ладно, не обращай на меня внимания, наверное, устала я. — Соколова улыбнулась какой-то вымученной улыбкой.

Мария еще раз попыталась ее уговорить остаться, но все было бесполезно, Мария решила проводить Тоню. Как только стало возможно выйти на улицу, подпольщицы отправились в дорогу. Они обе несли сумки с разными поношенными вещами, под которыми были спрятаны медикаменты и соль. Им пришлось пройти через два поста, прежде чем они оказались за пределами города. Скромно одетые женщины, несущие менять на продукты старые кофточки и ношеные платья, не возбудили каких-либо подозрений у полицаев, хотя они вдосталь поиздевались над их «плохим товаром». Пройдя еще немного, Мария остановилась.

— А то давай, Тоня, я пойду, — еще раз предложила она.

— Даже и не думай, — решительно оборвала ее та.

Осипова отдала Антонине свою поклажу, а та вдруг обняла Марию, резко повернулась и ушла.

Мария шла в город другой дорогой. Скверно было у нее на душе: никогда Антонина не говорила таких слов и никогда не обнимала ее, прощаясь. Осипова так задумалась, что не заметила, как подошла совсем близко к аэродрому. Она послушно остановилась по первому требованию часового, и ее под конвоем отвели к начальству. Подробно рассказала Мария, что она ходила в деревню к знакомым договориться о продаже буфета.

— У меня дети маленькие, господин начальник, — со слезами объясняла она и показывала фотографию сына и дочки, — а есть нечего…

Полковник задал ей еще несколько вопросов, потом поднялся и перчаткой несколько раз ударил ее по лицу.

— Пошла вон, — сказал он по-русски и демонстративно бросил перчатку в мусорную корзину.

Осипову отпустили и вывели с территории аэродрома…

Через день к Марии пришли из деревни, где жила Соколова, и рассказали, что Антонину по доносу предателя забрало гестапо. Она успела перед тем, как войти в дом, отдать в условленном месте все, что принесла с собой, а когда пришла домой, то там ее ждала засада. Связной, сообщив печальное известие, уже давно ушел, а Мария все еще сидела и не могла сдвинуться с места. По лицу ее текли слезы, она их даже не вытирала, и соленые капли падали одна за другой на ее выцветшее ситцевое платье.

«Не надо мне было отпускать Тоню, не надо. Переждала бы она еще немного, может быть, и спаслась бы, — казнила себя Мария. — Надо бы мне пойти вместо нее в деревню, хоть я не имела права это делать.

Да, не думала я, что все это окажется таким страшным. Эх Тоня, Тоня, как тебе не повезло!»