Пароль «Dum spiro…»

Мысленно пишу и я: «Родину не предал. Василь Днепропетровский». Придут наши, прочитают, поймут. Нет, ни слова… Не имею права.

А это что? Латынь? «Dulce est pro patria mori…» — «Смерть за Отечество». Нет, не так. «Сладко умирать за Отечество». Вот когда пригодились львовские уроки… Был у меня там друг-полиглот, большой знаток и страстный пропагандист латыни. Не зря называл он ее чеканной и мудрой.

Совсем свежая надпись: «Dum spiro — spero!» — «Пока дышу — надеюсь!»

Сотни раз слышал я во Львове эти слова из уст моего друга, польского коммуниста. Но только здесь, в этой проклятой камере, по-настоящему понимаю их глубинный смысл. Без надежды, без веры в дело, которому ты служишь, жизнь не нужна. А ты веришь в великое дело своей Отчизны! Итак, пока живешь — борись! До последнего вздоха! «Dum spiro…».

Спасибо, друг. Теперь я знаю, как поступить. Бороться до последнего. И надеяться. Только так. Что бы ни случилось, в эту камеру не возвращаться. Лучше погибнуть на глазах у людей от гестаповской пули, нежели от пыток в этом каменном мешке.

Как важно принять окончательное решение! К следователю захожу совсем спокойный. «Весельчак» на этот раз не улыбался, не шутил.

— Что-то ты, приятель, подводишь друзей. Вечером мы с тобой не так поговорим.

И тут появилась спасительная идея. Всему виною — моя «свита», мои ангелы-хранители. Разыгрываю крайнее возмущение.

— Разве, — перехожу в наступление, — с таким «хвостом» можно нормально работать? Ребенку и то видно, кто эти люди. Какой же дурак пойдет на прямой контакт?! Пан следователь, очевидно, считает советских разведчиков круглыми идиотами.

Следователь рассмеялся:

— Да ты, приятель, не так прост. Поезжай. Будут тебе условия.

…Они по-прежнему шли следом, но пять-шесть метров я отвоевал. Тик-так, тик-так, тик-так… — отсчитывала «Омега» последние минуты. Бежать? Сейчас? Нельзя. Кругом люди. Перестреляют. И улочка перекрыта гестаповцами. Ждать, ждать — еще не истекло время.

Вдруг — выстрел, второй, третий. Что-то происходит в центре площади, в самом сердце Тандеты. Партизаны? Подпольщики? Ничего нельзя было понять в диком вое, криках, в топоте сотен ног. Толпа прорвалась и на нашу улочку. Меня тоже понесло. Я почувствовал: пришло мое время. Теперь или никогда. Мелькнуло растерянное лицо одного из телохранителей. На какой-то миг наши глаза встретились. Работая локтями, плечом, он рванулся ко мне. Нет, живым не сдамся! Нырнул в толпу. Схватил чью-то широкополую шляпу, нахлобучил ее по самые глаза. Рискуя быть затоптанным, бросился в соседний переулок. Оглянулся — телохранителей не видно. Завернул за угол. Стараюсь идти неторопливо, по-деловому. Проходными дворами, проулками пробрался к Висле.

В сумерках оказался у высокой каменной ограды. За ней смутно виднелись белые строения, кресты, купола.

Из калитки вышел какой-то человек в черном.

Монастырь. Вряд ли гестаповцы станут меня здесь искать. Перемахнул через ограду и оказался в густых зарослях сирени.

Нагреб сухих листьев — постель готова. Улегся поаккуратней, чтобы не помять свой «английский» костюм. Прислушался. Вроде ничего подозрительного. Вспыхивали и тут же гасли огоньки в монастырских окнах.

Теперь спать, спать.

Сон долго не шел. Только задремал — подозрительно зашуршали листья. Какое-то движение, шорох. Протянул в темноту руку — ежик.

Высоко в небе загорелась зеленая звезда. Если бы мне вчера сказали, что я увижу ее!.. «Ты становишься сентиментальным, капитан Михайлов. Спи, — приказываю себе, — спи!» Треснула сухая ветка. Будто кто-то идет. И снова тихо. Только в ушах звенит. Что-то белеет рядом, словно подкрадывается, готовится к прыжку. Присмотрелся — крест, обыкновенный крест.

Уснуть удалось под самое утро.

Проснулся сразу, словно от толчка. Серело небо. Гасли звезды. Неужели свободен? Спокойно, не говори «оп», пока не перескочишь. Теперь надо действовать очень осторожно, рассудительно, не спеша. Твои отпечатки пальцев, фото анфас и в профиль, документы — в руках гестапо. Ты не знаешь, что с Грозой, Грушей. Значит, Краков, краковская явка для тебя не существуют. Уходить через Кашув — Беляны в Рыбну. Там — запасная явка.

Без происшествий выбрался на дорогу. До Кашува доехал на попутной повозке. Хозяин ее, пожилой крестьянин, ни о чем не расспрашивал, от денег отказался. Из рассказа я понял: в Кашуве староста — пес, без его разрешения на ночлег могут и не пустить. Решил не рисковать. Обойдемся как-нибудь. Запахи свежескошенной травы привели меня на луг. Зарылся в сено. Оно пахло винными яблоками, медом, землей, детством, и я, засыпая, подумал: жизнь — преотличная штука!

СТАНИСЛАВ МАЛИК