Пароль не нужен

— Вопрос толковый. Завтра утром выделю тебе троих педагогов — приезжай и бери. Кто еще?

— Я. С бронепоезда «Жан Жорес».

— Давай, «Жорес».

— Так я прикидываю, Павел Петрович, что политработа может человека засушить, как бабочку в гербарии, если одни беседы про счастливое будущее проводить, а при этом на глазах у бойцов отваливать военспецам по шестнадцать рублей золотом, не считая продовольствия.

Постышев прихлопнул ладонью по красному сукну, резко поднялся, зло посмотрел на моряка с «Жореса»:

— Фамилия твоя, как помню, Солодицкий? Так? Отвечаю. Я сегодня получил шифровку из Владивостока. Там американцы всех наших профессоров, ученых, даже студентов к себе увозят, предоставляя им райские условия. Архивы скупают, библиотеки, за старые письма золото платят. А они счету денег получше нашего учены. Почему они так поступают? Потому как понимают, что будущее — за наукой, за спецами. А кто же нас задарма будет учить драться? Я? Могу тебя навыкам конспирации и подпольной полиграфии выучить. А Клаузевицу и Мольтке не могу. Зато они могут. Тебе волю дай — ты и Максима Горького на рубль суточных посадишь.

Постышев закурил и хмуро закончил:

— Прошу дальше. Только без трескотни, время цену знает. Давайте поговорим о том, как нас партизанщина мучает, что будем делать, как переводить партизан в регулярные части. Это сейчас вопрос вопросов...

Штаб фронта

Шофер Ухалов спросил постышевского адъютанта:

— Можно в гараж ехать?

— Нет, комиссар кончит работать со сводками, и вы ему понадобитесь на вечер.

— Куда двинемся?

— К морякам.

— Это внизу, на берегу Амура?

— Да.

— А домой я успею съездить?

— Валяйте. Но не больше часа.

В дверях шофер столкнулся с женщиной в невероятно старомодном наряде.

— Мне нужен гражданин комиссар, — сказала она.

— А вы кто такая? — удивленно уставился на нее адъютант.

— Я френолог и поэтесса Канкова. Я изучила тайны мира и человека, я предсказываю будущее по зрачкам и морщинам на висках.

— Что, комиссару погадать хотите?

— Передайте комиссару, что я слушала его на учительской конференции; скажите ему, что я внучатая племянница писателя Карамзина, и покажите два моих диплома — бестужевский и цюрихский.

Дама отошла к окну и села на стул. Адъютант с любопытством разглядывал хрустящие бумаги; шевеля губами, пытался прочесть латинские буквы, потом, продолжая читать по слогам, снял трубку дребезжащего телефона и ответил рассеянно:

— Товарищ Постышев будет на флотилии ровно к девяти часам.

Опустив трубку, он сидел несколько мгновений в задумчивости над дипломами, а потом, свернув их в трубочку, ушел в кабинет комиссара. Через мгновенье он вернулся и выкрикнул с порога:

— Гражданка, валяй к комиссару!

— Садитесь, пожалуйста, — сказал Павел Петрович, — неужели вы впрямь карамзинская родственница?

— Будь я родственницей его кухарки, мне жилось бы значительно вольготней. Я пришла потому, что слышала ваше выступление сегодня в театре. Я два дня ничего не ела. Вчера ваши солдаты выбросили меня из комнаты, и я ночевала под лестницей у дворника Васьки.

— Он что, мальчишка, этот дворник?

— Старик. А почему вас это интересует?

— Вы сказали, что дворника зовут Васька...

— Я могла сказать что угодно! Я посвятила жизнь тому, чтобы писать стихи, изучать древнюю философию и переводить греческих поэтов. А мне плюют в лицо и говорят, что я недорезанная.

— Кто плюет в лицо?

— Ну, это метафора. Поймите, мир теряет разум, накопленный веками. Я смотрю в людские глаза и вижу там отблески далеких пожарищ и сумасшедшую радость затаенного призвания двуногих — разрушения! Что вы делаете с планетой, комиссар?

— Мы проводим с ней эксперимент, — улыбнулся Постышев, — направленный на то, чтобы каждый Васька стал Василием. Адъютант сказал мне, что вы гадаете?

— Дальняя дорога, трефовая десятка и богатый червовый король в казенном доме. Что делать? Когда приходит беда, люди ищут веры в чем угодно, только не в правде. За ложь платят хлебом. Мне запретили лгать им, и я голодаю, а лгала я до´бро, поддерживала в людях веру, как могла...

— Значит, сами вы не верите гаданьям?

— Карточным — с большой осторожностью. А кабалистике — великой магии цифр — да. Вспомните иудейский «Зехер». Там говорится: «Горе человеку, который не видит в Торе ничего, кроме простых рассказов и обыкновенных слов. Рассказы, записанные в Торе, лишь внешняя одежда закона. Горе тому, кто одежду посчитает за закон». Вспомните Апокалипсис! «Кто имеет ум — сочти число зверя! Ибо это число человеческое. Число его шестьсот шестьдесят шесть». Но ведь это скрытое имя чудовища, имя которому Нерон! Комиссар, я вижу в вас Нерона!

Постышев вызвал адъютанта.

— Пожалуйста, — сказал он, — поищите комиссара с «Жореса». Пусть зайдет.

— Вы хотите меня отдать ему? — ужаснулась Канкова.

— Хочу. У него морячки учиться жаждут. Комнату вам вернем и дадим военный паек.

— Кому сейчас нужна учеба?

— Всем.

— В ваших глазах светится доброта — откуда она в вас? Ведь вы поклоняетесь безверию. Вы пришли к единомыслию вместо анализа.

— Мы с вами сейчас не договоримся. Вы пока поработайте с нашими людьми, а там побеседуем.