Исаев и Сашенька медленно шли по пустынной аллее. Где-то за буйными соцветиями кустарников слышались веселые голоса, визг, смех и плеск воды: там, внизу, пляж на берегу залива.
– Когда я слышу эту радость, – сказал Исаев, – мне сразу вспоминается петроградский приятель Генрих Ганин, эстрадный чтец. У него была новелла. Она называлась «Лось в черте города». Предвоенный Петроград, на первых страницах газет – сообщения о стачках на заводах, решение правительства о призыве в армию, сообщения о росте цен на продукты, но люди, все как один, читают четвертую полосу – там маленькая заметка: «Вчера на Васильевском острове из леска вышел лось. Не обращая внимания на жителей, лось спокойно перешел дорогу и углубился в чащу». Проходит месяц, на первых полосах появляются сообщения – «Тысячи убитых в пограничных районах, надвигается всеобщая война». Но люди все-таки читают четвертую полосу, а не первую, потому что там заметка: «Лось в черте города. Вчера лось шел по Невскому. Он разбил рогами две витрины и лег спать на Литейном». И Ганин тогда говорил мне: «Если на четвертой полосе газеты появится очередное сообщение – «Лось в черте города», где будет сказано о том, что десять лосей танцуют на Аничковом мосту, – это будет означать конец мира, но люди будут читать именно эту заметку – «Лось в черте города»...
Сашенька улыбнулась:
– Максим Максимыч, вы необыкновенно странный человек. Словно девица.
– Это как?
– Очень просто. У вас настроения меняются.
– Да?
– Конечно. То смеялись все утро, а теперь грустите.
– Это я грущу оттого, что вы меня обижаете.
– Я просто боялась пугать Гаврилина. Сегодня я готова идти к чумным.
– Папа уже уехал?
– Ночью.
– Почему вы зовете его по фамилии?
– Люблю его очень...
– Одна здесь теперь?
– Одна.
– У вас родинка на щеке смешная. Нет?
– Это не родинка.
– А что?
– Родимое пятно.
– Оно у вас формой на Англию похоже...
– Не дразнитесь. Когда пойдем к чумным?
– Не надо ходить к чумным.
– Боитесь?
– Еще как!
– Одна пойду.
– Водку пить сможете?
– После?
– И после, но главное – перед.
– А у вас виски седые.
– Это я подкрашиваю. Чтобы казаться элегантным, как английский капитан.
– Вот и неправда. Я знаю, как подкрашиваются.
– Разве так не похоже?
Сашенька остановилась и внимательно оглядела виски Исаева.
– Обманщик.
– Обманщик, – сразу же согласился он и повторил. – Обманщик.
– Максим Максимыч?
– Ау?
– Вы зачем живете в Гнилом Углу?
– Мне там нравится.
– Зачем же вы ко мне звоните, если у вас, говорят, есть японка – красивая гейша, и глаза у нее, как вишни.
– Кто это говорит?
– Секрет.
– Приходите в гости, я вам ее покажу.
Сашенька вспыхнула, отвернулась:
– Показывают вещи, Максим Максимыч.
– Тоже верно. Где будем обедать?
– Я – дома.
– Вы же обещали побыть весь день со мной.
– Вам этого очень хочется?
– Не то чтобы очень, но во всяком случае...
– Лучше вы уходите, Максим Максимыч, а то я вам тоже стану дерзости говорить, а вы старый...
– Отомстила! – улыбнулся Исаев и весело, с издевочкой посмотрел на Сашеньку. Глаза у него все в сеточке мелких морщинок. Такие морщинки у глубоких стариков бывают, а Исаев-то молодой, двадцать два ему всего, двадцать два.
ПОЛТАВСКАЯ, 3. КОНТРРАЗВЕДКА
Гиацинтов вызвал к себе полковника Суходольского и Пимезова, походил по кабинету, потом надолго задержался у окна – в задумчивости и грусти. Вздохнув, сказал своим помощникам:
– По моим сугубо приблизительным подсчетам, в городе осталось еще человек девятьсот из активного большевистского подполья. Это именно та масса, которая хоть и не занимает посты в партийной олигархической системе, но тем не менее определяет успех или провал революций и баррикад. Мы не можем чувствовать себя победителями до тех пор, пока эти люди не выявлены и не ликвидированы. Для этого мы осуществим первый этап акции «Золотая рыбка». Прошу вас подготовить мне проектик скорбной заметки.