Пароль не нужен

— Языком меньше трепи, вот тишина и настанет. Пару еще, пару! Подналяжь как следует!

Белый машинист и офицер, дежуривший по паровозу, поначалу смеялись, когда следили за тем, как красный бронепоезд набирал ход.

— Резвунчики, — сказал офицер. — Играет кровь огнем желаний. Поддайте еще, пусть испугаются.

Но когда они увидели, что красный бронепоезд мчится им навстречу со все нарастающей силой, офицер потеребил ус и спросил машиниста:

— А может быть, он пустой?

— Кто?

— Бронепоезд…

— Может быть.

— Начинили паровоз толом и разогнали.

— Господи, помилуй. Что делать-то? Он ведь прямо на нас прет.

— А вы думали, он к бабушке на чай заедет?!

— Ей-ей, пустой!

— Почему?

— Не свистит, не сигналит, на психику гудком не давит.

— Он скоростью давит на психику.

Никита замер у приборов и, когда Пахом решил было выглянуть в смотровое окно, одернул:

— Не егози!

— А скоро?

— Узнаешь, когда надо будет. Зачем зря смотреть?

— Где они, хотел поглядеть.

— Рядом.

— А ты почем знаешь?

— Знаю.

— Никит…

— Чего?

— Ты меня прости, если я над тобой маленько надсмехался при бойцах.

— Не пой, не на клиросе. Тут кто кого пережмет. А пережмет тот, кто не будет выглядывать. Я вон и то боюсь.

— Серьезно?

— А ты как думал…

— Испаримся мы с тобой, будто ангелы.

— Давай лопату, я покидаю.

— Хрен с ним, айда поглядим?

— Пока не моги.

— А когда?

— Скажу, не бойся. Пока песни ори, с песней ничего не страшно.

— Они ошалели, эти красные идиоты, — говорит офицер машинисту. — Мы сейчас столкнемся.

— Не сейчас, но скоро.

— Пора выпрыгивать?

— Здесь не спрыгнешь.

Дежурный офицер смотрит в окошко: бронепоезд несется по высокой насыпи, прыгать вниз, на валуны, — значит неминуемо разбиться насмерть.

— Стоп! — кричит офицер. — Стоп! Полный назад!

— Стоп! — орет машинист помощнику. — Стоп, мать твою! Стоп, а не вперед! Сплющимся ж, дура!

— А-а-а! — кричит кочегар, бросает лопату и, схватившись за голову, начинает прыгать, приседать и натяжно, длинно выть. — Пустите, прыгну! Пустите, Христа за ради!

— Стоп! — кричит офицер, еще раз выглянувший в окно. — Стоп! Стоп! Стоп! Стоп!!!

САЛОН БЛЮХЕРА

— Итак, — докладывает дежурный адъютант, — наш бронепоезд ворвался на станцию Волочаевскую, оттеснив белый бронепоезд.

— И тем не менее, — сухим, надтреснутым голосом говорит Гржимальский, — я просил бы не начинать штурма.

— Почему? — спрашивает Постышев.

— Я имею в виду наш разговор с главкомом о мирном предложении Молчанову.

— Кого вам жаль из тех, кому предстоит сражаться, — белых или красных? — с ехидцей спрашивает кто-то из командиров.

— Мне жаль русских, — сухо отвечает Гржимальский.

Минутное молчание.

— Что вы предлагаете? — спрашивает Постышев.

— Послать к Молчанову парламентера с предложением мира.

— Вы согласитесь пойти?

— Нет.

— Отчего?

— Я не боюсь смерти, которая ждет меня у них как изменника родины, — Гржимальский кривит губы. — Я боюсь бесцельности моего визита. Меня расстреляют как отступника, вам не ответят, а вы — гордецы, другого не пошлете… Поверьте, я не становлюсь сентиментальным, что обычно происходит в старости с боевыми генералами, просто мне жаль русских.

— Это свидетельство нашей слабости — предлагать им мир, — слышен голос.

— Запомните, — отвечает Блюхер, — предложение мира — это первейшее свидетельство силы.

СТАВКА МОЛЧАНОВА

Генерал лыс, худ и высок. Усы его обвисли книзу по-украински, как у Тараса Бульбы на старинных иллюстрациях. Одет он в зеленый френч, сшитый из солдатского сукна, без орденов, с походными погонами, на левом рукаве возле плеча вшит большой овал, на котором четко изображены череп и кости. Это символ смертников.

Он стоит посредине штабной комнаты, широко расставив ноги, обхватив себя руками за плечи, и слушает красного парламентера, комполка Уткина, который читает послание Блюхера. Голос у парламентера срывается от волнения, и каждый раз, когда это случается, Молчанов прищелкивает пальцами левой руки, как танцовщик.