Пароль не нужен

— Потому что вы смеетесь там, где может смеяться только черствый старик.

— Мне семьдесят семь лет, — улыбнулся Исаев. — Сашенька, разве это можно напечатать, славная вы девочка?

— А вы испугались?

— Конечно.

— Максим Максимыч, пожалуйста, не говорите так. Вы лучше, чем хотите казаться. Вы хотите быть плохим, наглым, у вас это великолепно выходит, только у вас иногда глаза бывают, как у больной собаки. Это я так для себя определяю глаза честных людей.

Исаев испугался той нежности, с которой он смотрел на девушку. Он заставил себя опустить веки и потереть виски. Усмехнулся обычной своей колючей ухмылкой, покачал головой.

«Если за мной пустили наружку, то оппозиционность и скандал в печати будут сейчас мне даже на пользу, — быстро решил Исаев. — Человек, который ничего не боится, должен идти на скандал и открытую драку. Если я в чем-то засветился и Гиацинтов возьмет меня, я стану утверждать, что он расправляется со мной из-за скандального разоблачения в нашей газете дельцов, связанных с полицией. Интеллигенция станет на мою защиту. Можно будет тогда обратиться к Ванюшину и ребятам из Ассошиэйтед Пресс. Это на крайний случай, конечно. Сейчас я должен идти на драку — это лучшее алиби».

— Хорошо, — сказал Исаев, — только, Сашенька, давайте договоримся: вы снимаете свою подпись, во-первых; клянетесь никому не говорить, что это написали вы, если не хотите мне зла, во-вторых; и, в-третьих, после того, как я сам поправлю ваш материал и наберу его, эта тетрадка будет сожжена.

— Хотите, дам честное благородное слово?

— Хочу.

— Честное благородное слово, Максим Максимыч! Не обижусь: дописывайте, переделывайте и жгите — пожалуйста. Но обязательно напечатайте про этот наш позор. Только неужели вы слову верите?

— Вашему — да. Ну-с, теперь быстренько уходите. И надуйтесь на меня для вида, а я пойду работать.

Исаев взял тетрадь и побежал — через две ступеньки — вниз, в наборный цех.

ПОЛТАВСКАЯ, 3. КОНТРРАЗВЕДКА

В кабинете у Гиацинтова шторы были приспущены. Настольная лампа выхватывала из полутьмы зеленоватый овал стола. Гиацинтов чертил на листке бумаги женские профили. Напротив него сидел Чен.

— Послушайте меня, приятель, — сказал Гиацинтов, — кто ко мне попал, тот сам не выходит. Если, конечно, я не столкнулся с умным и дальновидным человеком. Вся ваша липа с американским телеграфным агентством и с листовками для Лобба мною проверена. Вы им материалы подсовывали политического характера, чтобы поссорить атамана Семенова с нашим правительством. Кто вам передавал эти материалы?

— Мне смешно вас слушать, Кирилл Николаевич, — удивился Чен. — Мое дело — сенсация. И на бирже и в политике. За свежий товар платят больше. В воздухе тогда носились слухи про Семенова, а что там и как — не это ведь важно, Кирилл Николаевич, важно, чтоб первым.

— Вполне рационально, вполне… А зачем водичку с солянкой наливали в бензин для танков?

— Нет, это явная клевета и гнусный домысел!

— Какой смысл моим людям клеветать на вас?

— Я и сам голову ломаю. Может быть, меня с кем-нибудь спутали?

— Да нет, — вздохнул Гиацинтов, — я сам был бы рад, если б спутали… У вас столько влиятельных защитников! Вон Максим Максимыч уже пятый раз звонит, справляется о вас.

— Кто, кто?

— Да Исаев. Макс…

— Не изволю знать.

— Полноте, полноте.

— Как вы сказали? Макс?

— Ну да, Максим Максимыч Исаев.

— Право, не помню.

— Значит, не знакомы?

— Совершенно определенно — не знаком.

Гиацинтов достал из стола конверт, бросил его Чену:

— Посмотрите, это занятно.

Чен улыбнулся своей ослепительной, чуть подобострастной улыбкой, придвинул к себе конверт, достал из него несколько фотографий. На всех фотографиях были изображены Чен с Исаевым: у касс ипподрома, на улице, возле редакции.

— Ну как? — поинтересовался Гиацинтов, разглядывая свои квадратные, лопатообразные ногти. — Признали?

— Нет, не признал. Я ведь имею богатую клиентуру в городе: большинство уважаемых людей играет на бирже, даже ваши сотрудники.

— Я знаю, — спокойно сказал Гиацинтов. — Вы кого имеете в виду персонально?

— Многих.

— Уж и многих…

— Честное благородное.

— И всех помните?

— Не всех, но большинство.

— А Исаева забыли?

— Кого?

— Исаева.

— Забыл.

— Вы, между прочим, этим своим упорством ему же хуже делаете. Я уж забеспокоился — что вы так его выгораживаете, не боитесь ли вы его? Надо будет мне им заняться как следует.

— Конечно. Проверка — великая вещь.

— Приятель, вы что, меня в дураках хотите оставить?

— Господи, да что вы, Кирилл Николаевич! Я ведь не против того, что меня посадили, только зачем мне лишнее клеить? На черном рынке играл? Да, играл! Бизнес имел с иностранцами? Да, имел! За это готов нести наказание.

— А деньги ваши где от бизнеса?

— Кутежи и проститутки жизнь отнимут, не то что деньги.

— Опять-таки верно. Значит, поручителя за вас не найдется?

— Кого угодно про меня спросите — все скажут только доброе.

— Ну что ж, сейчас пригласим того, кто помнит вас.

Гиацинтов позвонил в звоночек. Дверь отворилась, и вошел Стрелков, агент по кличке Столяр.