Паровоз из Гонконга

— Ну и езжайте немедленно, — вмешался Матвеев, — не упускайте своего счастья.

Андрею послышалась в его голосе издевка. Он обернулся — Матвеев уже скрылся в глубине кухни, пошел, должно быть, доедать свою кашу. А может быть, в том, что делает с ними Матвеев, все же есть какой-то смысл? Может, с взяткодателями именно так и поступают? Да, наверное, он имеет право так поступать. Может быть, сам советник дал ему указание не чикаться с этими блатнягами из Щербатова.

— Ладно, чего там, — сказал Андрей, — пойдем ловить машину. Хоть «лифты» и запрещены, но нас вынуждают. — И, не дождавшись одобрения своих слов, прибавил: — Уж если мы из аэропорта приехали, то в городе как-нибудь.

…Все оказалось, однако, не «как-нибудь». Наступил конец рабочего дня, в обе стороны проспекта тесно шли машины. Тюриным был нужен какой-нибудь пикап, микроавтобус или автофургон. Но фургончики ехали забитые служащими и военными, а порожние не останавливались, даже когда Андрей и отец выскакивали на проезжую часть и махали руками: их объезжали стороной, иногда шоферы сердито что-то кричали, иногда махали в ответ рукой. Решив, что выбрано неудачное место (запрещающий знак или что еще), отец и сын отошли подальше от дома, но и там результат был тот же.

Между тем начало темнеть — и намного быстрее, чем у нас в Союзе: небосклон сделался красным, затем густо-коричневым, усилилась духота, бензиновый чад стал особенно едок, зажглись фонари, машины повключали, а скорее стали баловаться дальним светом.

Ловить машину стало сложно и даже опасно: лупят тебя фарами в глаза, и не разберешь, грузовик это или малолитражка, а когда проскочат мимо махать руками уже поздно.

Стало совсем темно, повеяло ночным холодком, и Андрей отчаялся. Он вопросительно посмотрел на отца, тот виновато развел руками: "Что я могу сделать, сынок?"

Вдруг сзади послышался знакомый скрипучий голос:

— Странно вы, друзья, предлагаете себя на уровне, так сказать, исполнения.

Тюрины обернулись — за одним из красных пластиковых столиков, выставленных прямо на тротуар у стены кафе с неоновой вывеской «Табаско», сидел их вчерашний попутчик Ростислав Ильич. Он как будто бы только что материализовался из вакуума и еще не успел остынуть. Пышные белые волосы его были подсвечены розовым, на бледное остроносое лицо падал отблеск неона, и оно казалось юным и даже веселым. Ростислав был в белой рубашке с короткими рукавами, она сама светилась неоном изнутри, перед ним на столике стоял высокий стакан, до краев наполненный розовой водой. Андрей даже не слишком удивился, увидев этого человека. Ростик-Детский настолько был необходим, что не мог не возникнуть.

— А почему вы тут? — спросил Иван Петрович.

— Странный вопрос. Я здесь живу, в этом доме, а вот ваши танцы возле моего подъезда мне, честно говоря, непонятны.

Ростислав Ильич отхлебнул из стакана, облизал губы, широким жестом указал на свободные места рядом с собой.

— Прошу составить мне компанию. Я вывез супругу на родину и первый день холостяк. Сахарной воды не желаете? Больше здесь, увы, ничего нет.

— Спасибо, некогда нам! — жалобно сказал Иван Петрович. — Переезжаем в «Эльдорадо», машину надо поймать.

— Ах, вот оно что, — усмехнувшись, проговорил Ростислав Ильич. — Володичка Матвеев не перенес. Вас это огорчает? Напрасно, друзья мои, напрасно. Я тоже воспротивился бы, если бы вас ко мне подселили. Привилегией, как женщиной, делиться не принято, ее завоевывают, домогаются, вымучивают и зорко ото всех стерегут.

Ростислав Ильич говорил все это вяло и расслабленно, едва шевеля липкими, словно подкрашенными губами, и, точно в воздухе пронеслось, Андрей вдруг почувствовал, что все, что болтали о его Катеньке, переводившей "рога на копыта", — правда. Именно за этим столиком Ростик-Детский пережил немало черных минут, дожидаясь, когда ее привезут на блестящей японской машине. Да, именно здесь, за мокрым пластмассовым столиком под полосатым тентом в крохотном кафе, где все, и официанты, и хозяин, знают о твоем горе и сочувственно поглядывают издалека… и вот подкатывает приземистая и холодная, как лягушка, машина с порочно затемненными стеклами, приоткрывается дверца — и показывается длинная женская нога с аристократическим узким коленом… Эта картина как-то сама собою возникала, словно предвидение будущего… а может быть, он просто где-то это читал.

— Что ж, я помогу вашему горю, — сказал, наконец, Ростислав Ильич и, поднявшись, вышел на край тротуара.

Отец и сын с волнением за ним наблюдали.