Паровоз из Гонконга

— Ты не должен так говорить, — сказал после долгой паузы отец. — Это взрослый человек, кандидат наук, мой коллега, в конце концов. И, оскорбляя его, ты задеваешь также и меня. Кроме того, ты принципиально не прав. Если исходить из допущения, что хороший человек — это тот, кто не причинил нам зла, тогда в этом мире слишком много хороших людей.

— В том числе и диктатор Стресснер, — снисходительно поддакнул Андрей. — Я понимаю.

— Понимаешь, а спрашиваешь, — укоризненно сказал отец. — Хороших людей на свете мало, на них охота идет постоянная, их травят и отстреливают, как пушных зверей. Все беззакония и войны затеваются именно для истребления хороших людей.

Как ясно говорил отец! Речь его была чиста и печальна. Андрей даже бился с шага и вопросительно на него посмотрел.

— А ты? — спросил он.

Похоже, этот немудрый вопрос спугнул летевшего над ними тихого ангела. Отец вдруг озаботился, потускнел лицом, и ответ его был привычно невнятным.

— Сам к поврежденным нравам с излихвой быв поврежден. Тем и упасся.

Некоторое время они шли молча, шагая в гору, и все светлело. Воздух вился вокруг них длинными цветными шарфами.

— Надобно еще учесть, — продолжал отец, — что здесь особенные собрались. Флуктуации своего рода.

— А что это такое? — спросил Андрей, зная заранее, что ответ отца никакой ясности не внесет.

— Отклонение от средних значений, — объяснил отец, — вызванное, допустим, сбоем параметров…

Очень трогательно было это «допустим»: студенты от таких объяснений должны были звереть.

— Смотрим друг на друга, как будто мыла наелись, — отец тихонько засмеялся. — Тертые, вываренные, всем угодные. Иначе как подслугами почтения не смогшие приобрести. Каждый таков — и другим ту же цену назначает.

Отец говорил без обиды и ожесточения, со спокойной привычной горечью, даже как будто бы этой горечью упиваясь. И сколько ни вслушивался Андрей, нарочитых «княжих» интонаций в голосе отца он не улавливал.

— Да, но это рядовые, — сказал после паузы Андрей. — Есть же головной вагон, в конце концов.

— А головной вагон идет в ту же сторону, — ответил отец, и Андрей, пораженный простотою этих слов, не нашел, что возразить.

Небо было совсем уже голубым, когда они услышали издалека шум толпы. Широкий проспект в этом месте перекатывался с горки на горку, и сверху видно было гигантский пустырь в низине, заполненный тысячами местных людей. Тюрины знали, что будет очередь, но увидеть такое — не ожидали. Это было как озеро темной запекшейся крови. По мере приближения толпа стала зерниться, рассыпаться на фрагменты. Темнокожие люди сидели на ступеньках окрестных домов, на бровке тротуара, женщины лежали ничком на траве, накрывшись цветастыми простынями, кормили грудью детей, судачили. Дети постарше бегали друг за другом, играя в пятнашки, маленькие дремали. Над толпой стоял веселый ярмарочный гомон. Самые нетерпеливые, разбившись на десятки и обхватив друг друга сзади за плечи, со смехом, прибаутками и песнями приплясывали, чтобы согреться и скоротать время. Эти фаланги, мельтешащие по всему пустырю, делали сцену похожей то ли на каплю воды под микроскопом, то ли на живую схему сражения.

Двери магазина были забраны раздвижной решеткой. Там, внутри, уже маячили мясники в белых кителях и поварских колпаках, они развешивали на крюках разодранные кровавые туши. За ними зорко присматривал хозяин тучный седой мужчина в серебристом дакроновом костюме, больше похожий на президента республики, чем на владельца мясной лавки.

У дверей с карабином наперевес стоял солдатик в долгополой суконной шинели, на голове у него была шапка с опущенными наушниками, а ноги босы, и в носу у солдатика хлюпало: видимо, утро для него было очень холодное. В стороне у решетки особняком стояли пятеро европейцев, и среди них — Савельев, тот самый, задавший отцу вопрос о цели командировки.

Савельев поздоровался с Тюриным дружелюбно: общие заботы сближают. Он объяснил, что для иноспецов устанавливается особая очередь: их отоваривают по одному через десяток местных.

— Пройдете шестьдесят шестым и семьдесят седьмым, — сказал он. Раньше надо было вставать.

— Па, а школа? — с беспокойством спросил Андрей. — Я с Элиной договорился, она приедет к девяти.

Отец виновато развел руками.

— О школе надо было раньше думать, в Союзе, — холодно сказал Савельев, и очки его зеркально блеснули. — И вообще, как это у вас получилось, что приехали вы всей семьей, да со старшеклассником-сыном, да в обход ленинградцев? И холодильник большой привезли. Как будто идете вне конкурса.

Иван Петрович заморгал глазами. Такой прокурорской атаки он не ожидал. А Андрей вдруг почувствовал странную радость — и не сразу сообразил, что слова сказаны, а он не покраснел. Значит, все-таки отпустило?

Он раскрыл было рот, чтобы достойно ответить, но в это время сзади крякнул клаксон, он обернулся и понял, что рано торжествовал победу над собою.