Партия эсеров. От мелкобуржуазного революционаризма к контрреволюции

Политический авантюризм эсеров нашел свое выражение в тактике индивидуального террора. Она была заимствована у «Народной воли», и признание ее главным средством революционной борьбы вытекало из неверия в силу массового движения.

Террористическую деятельность эсеры рассматривали не только как средство дезорганизации правительственного аппарата, но и как средство пропаганды и агитации, подрывающей авторитет правительства, и средство самозащиты. При этом они подчеркивали, что индивидуальный террор — отнюдь не «самодовлеющая система борьбы», которая «собственной внутренней силой неминуемо должна сломить сопротивление врага и привести его к капитуляции…». Террористические действия должны не заменить, а лишь дополнить массовую борьбу, а «партийный контроль и партийное регулирование предотвратят опасность — как бы террористская борьба не оторвалась от всей остальной революционной борьбы»¹²³.

Однако уверения в том, что индивидуальный террор не противопоставляется работе в массах, не отражали действительного положения вещей. «У кого больше сил, — писала эсеровская газета «Революционная Россия», — больше возможности и решимости — тот пусть не успокаивается на мелкой работе, пусть ищет и отдается крупному делу — пропаганде террора в массах, подготовлению сложных… террористических предприятий»¹²⁴. Таким образом, вся работа, кроме организации террористических актов, объявлялась незначительной. Что же касается контроля партии, то и тут постановка дела не соответствовала провозглашенным принципам. «Боевая организация» эсеров фактически обладала полной самостоятельностью, ее взаимоотношения с партией регулировались особым «партийным соглашением», составленным Гершуни.

Пропагандируя и защищая тактику индивидуального террора, социалисты-революционеры доказывали, что «толпа» якобы бессильна против самодержавия. Против «толпы» у него есть полиция, против революционной организации — полиция и жандармерия, а вот против отдельных «неуловимых» террористов ему не поможет никакая сила. Эта «теория неуловимости» переворачивала вверх дном весь исторический опыт революционного движения, ясно доказавший, что единственная сила революции есть массы и бороться с полицией может лишь революционная организация, которая не на словах, а на деле этими массами руководит. Этого никак не могли понять эсеры со своей субъективистской индивидуалистической идеологией.

Тактика индивидуального террора наносила прямой ущерб революционному движению, лишь отвлекая силы от мобилизации масс на решительную борьбу против самодержавия. Проповедники террора утверждали, что «каждый поединок героя» будит в массах «дух борьбы и отваги» и в конце концов в результате цепи террористических актов их «чаша весов» перевесит. Однако на деле эти поединки, вызвав скоропреходящую сенсацию, в конечном итоге приводили к апатии, к пассивному ожиданию следующего поединка.

Особо стоит сказать о так называемом аграрном терроре. Под этим термином, как разъяснялось в резолюции женевской группы социалистов-революционеров, подразумевались «насильственные действия против имущества или против личности экономических угнетателей крестьянства: потравы, порубки и захваты имущества, совершаемые миром, поджоги и другие формы повреждения имущества, убийство помещиков, вооруженные нападения и т.п.». Для осуществления «аграрного и политического террора» предлагалось создавать в деревнях боевые дружины, задача которых состояла в «расширении и обострении экономической и политической борьбы» крестьянских масс со своими «непосредственными эксплуататорами» путем организации стачек, бойкотов, отказа от уплаты налогов, аренды, а также «вооруженных массовых столкновений крестьян с полицией и войсками»¹²⁵. Таким образом, практически аграрный терpop означал борьбу против помещичьего землевладения.

Однако с самого начала «аграрный террор» поддерживался далеко не всеми деятелями эсеровской партии. Одна из ее основателей, Е. А. Брешко-Брешковская, выступая за «аграрный террор», считала, что для экономии сил эсеры должны «подбивать» крестьян лишь на политические убийства. Позже специальная комиссия эсеров высказалась по вопросу об «аграрном терроре» уже полностью отрицательно, заявив, что он «не может быть принят в число тех средств борьбы, которые рекомендует партия, прежде всего потому, что не соответствует… целям организованной борьбы со всем современным строем… не может также служить целям воспитания и организации народных масс, этой важнейшей задаче современного момента». Признавались лишь выступления против охраны помещичьих усадеб, которые, однако, расценивались не как аграрный, а как политический террор¹²⁶.