Партия расстрелянных

В последнем слове большинство подсудимых квалифицировали свои преступления почти в тех же выражениях, которые употреблял Вышинский. Рыков подчёркивал, что он «выдал и разоблачил» всех своих бывших единомышленников, «кто сохранился на моей памяти». Он заявлял, что хочет использовать своё последнее слово для того, чтобы «по мере сил повлиять на тех моих бывших сторонников, которые, может быть, до настоящего времени не арестованы и не разоружились и о которых я не знал или запамятовал… Мне бы хотелось, чтобы… они все поняли, что разоружение, даже с риском каких-нибудь лишений или даже арестов, одно только даёт какое-то облегчение» [237]. Иванов упрекал Бухарина в том, что тот «не договаривает здесь всей правды… потому, что он хочет сохранить те остатки враждебных сил, которые ещё прячутся в своих норах» [238]. Тем самым подсудимые недвусмысленно давали понять, что террор не ослабнет после данного процесса.

Розенгольц говорил, что ему хочется в своём «последнем обращении к людям… вспомнить то, что было хорошего в моей жизни, безусловно хорошего», и в этой связи рассказывал о «той огромной поддержке, которую всегда в гражданской войне оказывал мне Сталин». Заявив, что «мы имеем такой подъём в Советском Союзе, какого не имеется нигде в мире», он в подтверждение этого запел песню «Широка страна моя родная» [239].

Раковский говорил о своей личной дружбе с Троцким, продолжавшейся 34 года, и пожаловался суду лишь на то, что требование прокурора о лишении его свободы на 25 лет не сообразовано с «физиологическими пределами обвиняемого, который находится перед вами» [240].

Суд сохранил жизнь только трём подсудимым, причём двум из них (Раковскому и Плетнёву) были назначены такие сроки заключения, чтобы они могли выйти из тюрьмы, когда им наступит 90 лет. Эти трое подсудимых были расстреляны в октябре 1941 года в Орловской тюрьме, вместе с большой группой других политзаключённых, уничтоженных в преддверии захвата гитлеровцами Орла. За полгода до этого Раковский говорил сотруднику НКВД Аронсону: «Я решил изменить свою тактику: до сих пор я просил лишь о помиловании, но не писал о самом деле. Теперь я напишу заявление с требованием о пересмотре моего дела, с описанием всех „тайн мадридского двора“ — советского следствия. Пусть хоть народ, через чьи руки проходят всякие заявления, знает, как у нас „стряпают“ дутые дела и процессы из-за личной политической мести. Пусть я умру, пусть я труп, но помните… когда-нибудь и трупы заговорят» [241].

Раковский не знал, что «трупы» «заговорили» уже в дни самого процесса — устами Троцкого и зарубежных левых общественных деятелей, не оставивших камня на камне от конструкции московского суда. За рубежом вокруг процесса поднялась острая политическая борьба, в которой голос вольных и невольных подголосков Сталина перекрывался голосами честных политиков и публицистов.

XVII

Международный резонанс процесса

Сталин озаботился тем, чтобы в кратчайший срок проинформировать о процессе зарубежную общественность. Издание английского текста стенографического отчёта было осуществлено такими телеграфными темпами, что через день после окончания процесса эта книга была выпущена в свет. Одновременно на иностранных языках было издано много пропагандистских книг о процессе, в том числе брошюра «Заговор против Советского Союза и международного мира», автором которой был Пономарёв, будущий академик и секретарь ЦК КПСС [242].

Конечно, такого рода книги не были рассчитаны на глав правительств, генеральных штабов и секретных служб фашистских государств, которые лучше, чем кто-либо другой, знали: обвинения «троцкистов» и советских генералов в государственной измене и сговоре с германскими и японскими милитаристскими кругами являются чистейшим вымыслом. Что же касается многих недальновидных политиков буржуазно-демократических государств, то они пришли к такому выводу лишь после второй мировой войны, когда публикация секретных архивов Германии и Японии не оставила камня на камне от фальшивых версий о переговорах Троцкого и троцкистов с фашистскими державами.

Буржуазная печать в своих оценках великой чистки отвечала двояким образом на вопрос, укрепил или ослабил этой чисткой Сталин своё господство. С одной стороны, бросавшиеся в глаза подлоги московских процессов подталкивали к выводу о том, что сама необходимость прибегать к судебным фальсификациям свидетельствует о слабости сталинского режима. С другой стороны, многие аккредитованные в Москве иностранные журналисты помогали Сталину обманывать общественное мнение Запада, заявляя, что в результате расправы с оппозицией и строптивыми генералами сталинское руководство стало более сильным и могущественным, чем когда бы то ни было.