Партия расстрелянных

В работе Троцкого нет прямых ссылок на речь Ленина. Но её сближает с этой речью отрицание «нравственности, взятой вне человеческого общества», выведения морали и нравственности из «велений бога», «из идеалистических или полуидеалистических фраз, которые всегда сводились тоже к тому, что очень похоже на веления бога» [904]. Как мы увидим несколько ниже, у Троцкого, по существу, повторяются те же мысли, хотя они — в соответствии с отличием теоретической работы от публицистического выступления — облечены в более строгие, выверенные, завершённые формулировки.

В работе «Их мораль и наша» Троцкий как бы подвергал ленинские идеи дальнейшей конкретизации, показывая, что действительно служит делу революционного пролетариата, а что уводит от его великих классовых и в то же время общечеловеческих, всемирно-исторических задач.

В своём научном анализе Троцкий опирался на неизвестный Ленину позитивный и негативный социальный опыт, накопленный за годы социалистического строительства в СССР. Он критиковал моральные и идеологические иллюзии, характерные для первоначальных этапов этого строительства, беспощадно вскрывал ошибки и гневно клеймил преступления, проявившиеся в ходе первой великой битвы за социальное равенство, т. е. за освобождение человечества от всех видов классового и национального угнетения.

Менее всего Троцкий (как и Ленин) был склонен утверждать, что революционная политика делает ненужной мораль или «освобождает» себя от моральных обязательств. Точно так же он отнюдь не давал индульгенции всем ошибкам и эксцессам, которые могут обнаружиться в ходе революционной практики.

Описывая реальное состояние нравственных отношений в классово-антагонистических обществах, Троцкий исследовал вопрос о том, при каких исторических условиях возникает потребность в использовании таких политических средств, как убийство или ложь. В этом исследовании он столь же строго объективен, как марксистский экономист или социолог, доказывающий неизбежность безработицы или социальной дифференциации в обществе, основанном на рыночных отношениях.

Эта объективность не мешала использованию Троцким понятия «суд морали» — для раскрытия различий перед лицом этого суда социального смысла внешне сходных политических поступков, для разграничения различных видов социального насилия.

Троцкий исходил из того, что мораль больше, чем какая-либо другая форма идеологии, имеет классовый характер. Этому не противоречит существование элементарных норм морали, выработанных развитием человечества, как целого, и необходимых для существования всякого человеческого коллектива. Эти нормы выражают тот факт, что человек в своём индивидуальном поведении должен подчиняться определённым правилам, вытекающим из его принадлежности к обществу. Но эти общепризнанные правила морали (принимающие в религии форму заповедей) носят абстрактный характер. Ограниченность и неустойчивость силы их действия прослеживаются на судьбе самого «категорического» морального правила или морального запрета. «В „нормальных“ условиях „нормальный“ человек соблюдает заповедь „не убий!“,— писал Троцкий.— Но если он убьёт в исключительных условиях самообороны, то его оправдают присяжные. Если, наоборот, он падёт жертвой убийцы, то убийцу убьёт суд… Что касается государства, то в мирное время оно ограничивается легализованными убийствами единиц, чтобы во время войны превратить „общеобязательную“ заповедь „не убий!“ в свою противоположность. Самые гуманные правительства, которые в мирное время „ненавидят войну“, провозглашают во время войны высшим долгом своей армии истребить как можно большую часть человечества» [905].

С чисто моральной точки зрения невозможен и ответ на вопрос о допустимости или недопустимости индивидуального террора. Непригодность моральных абсолютов в этом остром вопросе обнаруживается в том факте, что даже «консервативные швейцарские буржуа и сейчас воздают официальную хвалу террористу Вильгельму Теллю». Прогрессивное общественное мнение было на стороне ирландских, русских, польских или индусских террористов, боровшихся против политического или национального гнёта. В условиях гражданской или национально-освободительной войны убийства отдельных насильников перестают быть актами индивидуального терроризма. «Если бы, скажем, революционер взорвал на воздух генерала Франко и его штаб, вряд ли это вызвало бы нравственное возмущение даже у демократических евнухов» [906]. Сегодня к этому мы можем прибавить, что в Германии чтут память участников заговора, осуществивших в июле 1944 года неудавшееся покушение на Гитлера.