Партион (СИ)

 Из всей речи, которая затянулась на тридцать минут, а могла состоять из одной фразы: «Мы хорошие, а они плохие», — я вынесла лишь одно: меня отправят в тыл. Работать в больнице. Тыл — это хорошо. Я не военный врач. Я боюсь стрельбы. Да, могу провести экстренную операцию, но я больше терапевт. В мои планы не входило воевать. Может в этом и была своеобразная романтика: ты кому-то жизнь спасаешь по локоть в крови, а вокруг свистят пули... Не хочу романтику. Хочу мирную жизнь. Домик хороший. Детишек. Чего там ещё желают? Мужа работящего. Я не хочу медаль за геройство на фронте. А посмертную тем более. Не для того я училась, чтоб помирать сразу после получения диплома. Хотелось пожить ещё лет пятьдесят — шестьдесят, а помереть в своей кровати в окружение внуков и правнуков, а не в канаве под кустом...

 До тыла добираться пришлось неделю. Здесь явно никто не знал о высокоскоростных машинах на антигравитационных подушках, которые были распространены на всех цивилизованных планетах. Мы ехали на старых машинах с пневматическим приводом, считали каждую кочку и проклинали дороги и дураков, которые их так проложили. Над головой слепило яркое небо, но температура была весьма комфортной. Солнце приятно ласкало кожу. Мягкий ветер. Да тут настоящий курорт. Поля были засеяны пшеницей и подсолнечником, который напоминал море маленьких солнышек. Жёлтые и красные лепестки поворачивались вслед большому и яркому светилу. Оно было больше чем земное солнце и ярче. Всё вокруг было ярче чем на Земле, от этого с непривычки болели глаза. Пришлось пользоваться специальными каплями, которые снимали раздражение.

 Ехать с военными было ещё то удовольствие. Грубые шутки, оружие в машинах, постоянное ощущение опасности — всё это давило психологически. Местных жителей я не видела. Все города и деревни мимо, которых мы проезжали были вымершими. Меня поразили их дома: независимо от возраста постройки дома они были с высокими потолками под два метра. Можно было спокойно ходить в доме и не бояться расшибить себе лоб. Я вначале боялась столкнуться с такой проблемой. Каждый раз на ночь мы останавливались в очередной деревни или небольшом городке, поэтому мне хорошо удалось разглядеть жилища. Они не особо отличались от земных, единственное что не было, так это современной техники, без которой мы уже не могли представить своё существование, а они как-то обходились.

 А в некоторых домах сохранились настоящие печки, которые отапливались с помощью курнита — аналога земного угля. Это было удивительно, хотя чему я удивлялась? Ведь знала, что планета дикая.

 Мне хотелось узнать, куда делись местные жители, но спрашивать о чём-то военных лишний раз я опасалась. Больно у них были «миролюбивые» рожи, которые так и располагали к общению. Поэтому я ограничивалась лишь наблюдениями. Дома явно покидали в спешке. В некоторых из них были забыты вещи, детские игрушки, книжки. Открыв одну из них, я увидела красочные картинки, а язык знакомый. Если мне не изменяла память, то он принадлежал к языковой группе Архитов. Древний народ, о котором мало, что сохранилось, кроме собственно языка. Но они были в своё время на многих планетах. Почему-то потом эти планеты сильно отставали в своём развитии. Некоторые не могли до сих пор выйти в космос, поэтому появление землян воспринимали сродни сошествию богов на грешную землю. Некоторые учёные предполагали, что Архитовские планеты населены были одним народом, но потом пришёл в упадок и они забыли о своих предках. Такое иногда случалось. Но не в этот раз. Планеты языковой группы были разными по национальному составу и отличались по генетическому коду.

 Мы вели себя как наглые гости, которые пришли к гостеприимным хозяевам и стали вытирать ноги об их драгоценные ковры, что было как в переносном смысле, так и в буквальном. Военные не церемонились с посудой, вещами. А ведь за каждой вещью, оставленной в доме, скрывалась чья-то заботливая рука. Порой я представляла себя на месте такой хозяйки, которая покупает на рынке занавески на окна или вешает на стену поделку сына, которую он принёс из школы. А военные срывали занавески, потому что они мешали обзору, скидывали поделку ребёнка совершенно случайно и тут же на неё наступали, не заметив. Они ничего не замечали. Но их тоже можно было понять. Это я могла позволить себе разглядывать быт и горевать о сломанной игрушки. Я была ещё мягкой, не закалённой. Во мне не было их цинизма, потому что мне не приходилось в течение стольких лет уворачиваться от пуль и думать, что этот день может стать последним.

 Они всё время опасались нападения. Я боялась вмести с ними. Мне не хотелось умереть от случайной пули, но через несколько дней пришла усталость и безразличие. Мне стало просто всё равно. От судьбы не убежать. Остаётся только её принять. Если мне уготовлена умереть на этой планете с мягкой плодородной землёй и ярким небом, так ничего не поделать. После этих мыслей на душе стало легче. Наверное я в тот момент смирилась, что обратного пути для меня не будет. Оставалось приспособиться здесь.