Партитуры тоже не горят

«Гордыня». С 1788 года Сальери, написавший к тому времени горы оперной продукции и известный всей Вене, получает пост первого капельмейстера Императорского двора. Оклад и чин, на который претендовали многие местные музыканты, а в их числе, разумеется, и «златокудрый ангел» Моцарт, достался инородцу, выскочке и человеку, говорившему на официальном языке Империи не очень бегло, с заметным акцентом! Не слишком удачные попытки отца Моцарта, зальцбургского скрипача Леопольда Моцарта, и его влиятельных венских друзей интриговать против итальянцев, надавливая на мозоль национальной гордости, на суть дела повлияли мало. Хотя именно с их нелегкой руки была пущена в оборот та песня, которая называется «ксенофобия» и хотя не имеет готовых слов, но поется на любом языке с удивительной легкостью и подхватывается сразу всеми, кому неймется обсудить тему «понаехали тут, понимаешь…». Эта народная забава оказалась и в золотые времена великой неделимой империи ничуть не менее популярна, чем сегодня, увы… Но несмотря на все усилия сделать Сальери в глазах публики «засланным из Италии казачком», капельмейстерская (то есть — дирижерская и организаторская) работа синьора Сальери продолжалась в общей сложности более сорока лет, из них ровно тридцать пять — в должности главного музыкального эксперта двора, причем маэстро пересидел трех императоров.

Кстати, ответ на вполне логичный вопрос, почему же, собственно, австрийский двор и правящая династия так долго держали именно Сальери в качестве главного лица, с которого можно спросить за все, что делается у них по музыкальной части, может сильно разочаровать многих теперешних карьеристов. Его хлопотная мундирная должность — вовсе не то место, которое «красит человека», скорее совсем наоборот. «Административный ресурс» тех властителей распространялся не дальше их собственных резиденций, и имя господину капельмейстеру сделал вовсе не двор. Хотя порой факты говорят и о том, что этот ресурс мог повлиять на судьбу той или иной музыки довольно неожиданным образом. Подтверждением этому служит знаменитый случай в придворной опере, когда кайзер Иосиф II случайно зевнул в четвертом акте оперы Моцарта по комедии Бомарше Свадьба Фигаро. Слишком много глаз следили за реакцией первого лица на происходящее, и потому слишком многие ладони сочли нужным воздержаться от оваций… Что касается синьора Сальери, то венскому двору было принципиально важно, что с ними работает автор, имеющий наибольший успех за пределами двора и, что еще важнее, умеющий этого успеха не терять. Автор, у которого к двадцати семи годам театры Дрездена, Мангейма, Копенгагена и еще полудюжины европейских городов наперебой просили партитуры его новых и уже обкатанных опер. Автор, которого на любых условиях звали перебраться в Стокгольм, а он хотя и охотно отсылал всем ноты, но из Вены не уезжал, а продолжал работать не покладая рук.

Музыкальная служба и постановка дела на придворной оперной и концертной сцене всегда считались гордостью Вены и предметом зависти многих не менее сильных монархов Европы. На вершине славы и почета 73-летнему действительному статскому советнику Сальери оформили персональную пенсию с полным сохранением придворного жалованья после одного чрезвычайно странного происшествия, случившегося с ним в 1823 году и получившего слишком широкую огласку ввиду уникальности события.

«Гнев». Самый искусный царедворец и знаток «коридоров музыкальной власти» (уже не говоря о композиционных правилах венской классической школы, которые он, собственно, и доводил до их окончательного, теперешнего вида), маэстро Антонио Сальери вдруг «занемог». Проще говоря, он неожиданно для всех порезал себе вены бритвой, и только чистая случайность спасла его от смерти вследствие чрезмерной кровопотери.

За что можно было так на себя прогневаться? Ответ нам неизвестен, поскольку никто не получил никаких вразумительных объяснений от пациента Сальери, ставшего «персональным пенсионером в смирительной рубашке». Его поместили в особую палату в доме для умалишенных под присмотр опытных врачей и санитаров, где он тихо скончался в мае 1825 года — ровно через год после премьеры последней, Девятой симфонии Бетховена, который не только брал у Сальери уроки, но и с максимально возможным пиететом посвятил учителю свои первые три скрипичные сонаты. Прийти на премьеру симфонии ученика и послушать Оду к радости ему уже не удалось.