Партитуры тоже не горят

Однако есть другая — более вероятная и более жизненная — причина столь заметных расхождений между черновиком и чистовиком, причем не в пользу последнего. Кантата во славу курфюрста Августа III исполнялась на открытом воздухе и была приурочена к большому факельному шествию, в котором участвовали, по свидетельству очевидцев, не менее шестисот студентов Лейпцигского университета. Легко представить себе, какой чад и дым производят шестьсот горящих одновременно деревянных дубин, пропитанных смолой… И каково в такой атмосфере приходится людям, играющим на духовых инструментах. А особенно — на употреблявшихся в ХVIII веке натуральных трубах в высоком строе ре, с очень узким мундштуком, способных брать высокие ноты до шестнадцатого (а в кантате Баха — до восемнадцатого) натурального обертона включительно. Кроме хорошо поставленного «стайерского» дыхания — тут впору сравнить необходимую им физподготовку с нормами ГТО для пожарных! — от музыкантов такая работа требует еще и ювелирно точного владения мышцами губ и лица.

Первый трубач баховского оркестра, 67-летний Готфрид Райхе после блестящего, как говорят, исполнения своей виртуозной партии в этой кантате упал в обморок (ему сделалось дурно, и он потерял сознание), а на следующий день (6 октября 1734 года) умер — скорее всего, от апоплексического удара.

После Готфрида Райхе в Лейпциге долгое время не было трубача подобной квалификации — ни один из его коллег не был в состоянии выдержать такую нагрузку, которая нужна для сносного исполнения партии первой трубы в восьмиминутном хоре в честь Августа III.

Таким образом, Бах вынужден был упростить самые блестящие и звучные места своей музыки — хотя бы для того, чтобы музыканты справились с ней. А что было делать? Он же ведь хороший хозяин и практичный человек. Он понимает, что часть меньше целого, поэтому частью придется поступиться, чтобы сохранить целое. И кроме того, он прекрасно знает, какой ослепительный и дорогой эффект производят трубы на воздушной подушке литавр. Тем не менее история музыки распорядилась так, что и поныне высокие ответственные партии труб — как и в доброй половине его церковных кантат — остаются в этом черновике самым уязвимым местом.

К сожалению, Бах никак не смог приспособить для каких-либо нужд заключительный хор кантаты, где три трубы играют все время, почти без пауз… Никуда не пошли и речитативы, на которые он потратил довольно много времени, что явствует из тщательно прописанных в черновой партитуре оркестровых линий в партиях сопровождения. Ведь, как правило, речитативы писались быстро и были «сухими», то есть с аккомпанементом одного клавесина (так называемого «сквозного баса», или «континуо») — здесь же все речитативы идут под оркестр, и среди них есть один образец особого мастерства трубача Готфрида Райхе, на которое Бах явно рассчитывал. Бас поет следующее, через каждые два такта перебиваемый оркестровыми «громами»:

В наше трудное время,
Когда все кругом пылает и взрывается,
Когда мощь французских супостатов
(Коей многократно уж бывал дан доблестный отпор)
Все же угрожает нам с севера и с юга огнем и мечом,
Сей город находит в твоем лице,
О божественный хранитель наших лип,
И не только в твоем, но также в лице твоей славной Рати,
О Солнце земли нашей, великодушный наш спаситель,
Защиту и покой для твоих подданных.

Любопытно, что везде, где в русской патриотической риторике фигурируют родные березы, в немецкой то же самое место занимают липы.

Все это так и осталось в черновиках — и пролежало без движения около двухсот пятидесяти лет, хотя регулярно включалось в перечни и даже в издания баховских сочинений. Но благодаря компромиссной переделке масштабного и верноподданного черновика в довольно обыкновенный церковный хор Осанна музыку удалось сохранить если не для вечности, то для иного начальства, которое, возможно, несколько выше ценит хвалу в доступной ему форме. Если считать таким начальством Господа Бога, то черновик для него никак не подходил, а чистовик в результате вошел в одно из самых знаменитых за всю историю музыки духовных произведений — Высокую мессу.